Эти и дюжина других фраз вертелись у Малериха в голове.
После пожара Малерих порвал почти все связи с близкими и знакомыми, воображаемая “почтеннейшая публика” постепенно заменила их, превратившись в его постоянного компаньона. Его утешала мысль о том, что после случившейся три года назад трагедии он не остался в полном одиночестве.
Квартира была скудно обставлена: недорогие диван и стулья, обеденный стол, сервированный на одного. Спальня была заполнена орудиями его ремесла. Тут было все – бутафория, веревки, костюмы, машинка для формовки латекса, парики, ткани в рулонах, швейная машинка, краски, петарды, наборы для грима, монтажные платы, батарейки, цветная бумага и вата, мотки огнепроводного шнура и сотня других вещей.
Он заварил травяной чай, уселся за обеденный стол и стал есть фрукты, запивая их этим слабым напитком. Он был доволен тем, как все прошло утром. Первую исполнительницу он прикончил легко. Она так и не догадалась, что он затаился в углу под черным шелковым покрывалом. Внезапное появление полицейских… да, это его несколько потрясло, но как любой настоящий фокусник, Малерих заранее подготовил пути отхода и блестяще ими воспользовался.
Закончив завтракать, он отнес тарелки на кухню, тщательно вымыл и поставил на решетку сушиться. Он был педантичен во всем – его наставник, неистовый, зацикленный на своем ремесле иллюзионист без чувства юмора, в буквальном смысле слова вбил в него привычку к дисциплине.
Малерих поставил кассету с пленкой, отснятой на месте предстоящего представления. Хотя все детали зафиксировались у него в памяти, он хотел еще раз изучить обстановку. Наставник также вбил в него и другое: важность заповеди “100:1”. Одна минута на сцене требует ста минут тренировки.
Не отрывая глаз от экрана, он пододвинул к себе накрытый бархатной скатертью столик и начал вслепую упражняться в карточных фокусах из раннего репертуара Гарри Гудини. В жизни Малериха Гудини сыграл важную роль. Когда Малерих зеленым юнцом начал выступать на сцене, он взял псевдоним Молодой Гудини. Вторая часть нынешней его фамилии осталась от его прежней жизни, еще до пожара, но была также и данью восхищения великим Гудини, которого в действительности звали Эрихом Вайссом. Что до первой части, “мал”, то Малерих позаимствовал ее из латинского, “мале” переводилось как “плохой”, “злой” и отвечало зловещему характеру иллюзий, которые он создавал.
Намечая план действий, он механически тасовал карты, и те молниеносно перелетали из руки в руку со змеиным шипением. Наблюдая за ним, зрители бы только покачивали головами, думая, что это обман зрения.
Но все было как раз наоборот. В карточных фокусах, которыми в эту минуту рассеянно занимался Малерих, не было ничего чудесного – всего лишь ловкость рук.
– Здравствуй.
Молодая женщина лет двадцати семи присела у кровати, на которой лежала ее мать.
– Как ты, мама? – спросила Кара.
Она поправила ее подушку и отхлебнула кофе из стаканчика. Кофе, единственный наркотик, который она себе позволяла, стал ее стойкой вредной привычкой. Этим утром она пила его уже в третий раз.
Она носила стрижку “под мальчика”, ее волосы в данный момент были выкрашены в рыжевато-лиловый цвет. За годы жизни в Нью-Йорке она перепробовала, кажется, все цвета. Некоторые считали, что она с этой прической похожа на фею. На ней были черные брюки в обтяжку, темно-лиловая майка и, при росте всего сто пятьдесят три сантиметра, туфли без каблуков.
– Завтра у меня представление. Пустячок из программы мистера Бальзака. На этот раз он позволит мне выступить самостоятельно.
Кара рассказывала о своих планах. Болтая, она смотрела на лицо семидесятипятилетней матери. Кожа у той была на удивление гладкой и розовой. Парикмахер “Стайвесант-мэнор”, одного из лучших в городе платных интернатов для престарелых, собрала ей волосы в модный пучок.
– Вообще-то, мама, было бы здорово, если б ты пришла.