Ищейки: Часть I (СИ)

— Это интересно, — повторил сыщик, снимая крышки с корзинок и раскладывая по чашкам ячменную кашу с тыквой и рубленую жареную курицу в соусе. — Если мы с тобой раньше предполагали, что имеем дело с единичным актом, возможно, связанным с насилием над девушкой, то теперь картина-то совершенно другая. И даже шантаж может не иметь ко этому всему отношения. Потому что я просто не представляю, что может связывать уважаемого судью городского уезда с сыном магистрата, который чуть больше года назад вернулся в Альмейру. А ты? Чего не ешь? Бери ложку и жуй, я на двоих покупал.

Эрех послушно принялся за еду. Некоторое время они молча ели, он медленно, мастер Рейке — целеустремленно и сосредоточенно. Потом Эрех решился.

— Я там кое-что не записал. Я… Я ему руку осматривал и нашел на тыльной стороне ладони укус, а между пальцами были волосы, — он сунул руку в карман и выложил на столешницу бумажный конвертик.

Рейке, не переставая жевать, вытряхеул на стол прядь длинных серебристых волос. Излишней брезгливостью сыщик явно не страдал.

— Еще одно подтверждение севрасского следа, — сделал он тот же вывод, что и Эрех ранее. — А что с укусом?

— Вот тут, — Эрех показал на своей ладони. — Отчетливый и очень глубокий. Старый, не в день смерти. Вы же понимаете, что это значит?

— Понимаю, — Рейке кивнул, помрачнев. — Вот тебе и связь — еще один любитель насиловать, э? Если я не ошибаюсь, судья был не женат, ни в каком виде. Работал много, понимаешь ли. И чей укус? Мужской, женский? Только не говори мне, что ты не замерил, док, ни в жизнь не поверю. С твоей-то дотошностью до анатомии и вскрытий.

— Замерил, — Эрех опустил голову, глядя в стол, машинально отметил длинную занозу на гладкой древесине. И сучок с краю. — Вы правы.

— Ну? — поторопил его Рейке.

Эрех поднял голову, посмотрел сыщику в глаза. Говорить было противно.

— Он маленький. Узкая челюсть, мелкие зубы.

И увидел, как и без того очень светлые глаза человека, сидящего напротив, побелели от внезапной догадки.

— Это детский укус, мастер. Жертвами были дети.

Глава 5. Время чудес

****

Коляска тряслась на камнях, послушно трюхала серая лошадка. Йон держал поводья, рядом скукожился погрустневший док.

Проклятое средство передвижения обошлось аж в пять с половиной лян за ночь. Деньги Рейке, скрипя зубами, выгреб из собственного кармана, поскольку в кармане мелкого осталось только чтобы не протянуть с голоду ноги. А что поделать, если обоих покойников объединяла, помимо склонности к извращениям, привычка брать наемные коляски у Северных ворот.

Они действительно арендовали их в одной и той же конторе. Не опасайся Йон поминать Рукокрылую даже мысленно, то сказал бы, что лично Судьба постаралась. Владелец вспомнил и привлекательного юношу в университетском мундире, и степенного мужчину в дорогом костюме. Оба стали наведываться к нему примерно полторы луны назад, коляски брали на ночь. Последний раз непосредственно перед тем как они сдохли.

Туда мразям и дорога. И перерождения им с полным искуплением, безногими, слепоглухонемыми идиотами.

За всю жизнь, проведенную в криминальном мире Альмеррайда, Йон повидал многое. Такое, о чем и вспоминать-то было противно, не то, что рассказывать. Но вот любители детей ему встречались всего-то трижды. Первый раз был когда Йону едва исполнилось семнадцать и следствие вел не он, а его наставник. Потому от дела в памяти сохранилось только ощущение непередаваемого омерзения. Маленький щуплый человечек, эфесский купец, признавался безо всякого принуждения. Рыдал, размазывая сопли, и пытался оправдать свои действия, покупку пятилетнего мальчика, тем, что собирался его любить. Мол, ребенку лучше с ним, чем в трущобах. Приговор в исполнение в тот раз приводили чтецы. Развращение детей — преступление храмовое, не светское, оно карается по закону Матери и Отца, а те не страдают ни недостатком воображения, ни излишками сочувствия.

Во втором случае Йон разбирался уже сам, лет через пять. Тот раз тоже стал первым — первым, когда он лично ходатайствовал о справедливости. В подвале, посреди столицы, сотрудники магистрата вынимали из земли восемь полуразложившихся детских тел со следами зверских пыток, и он не смог удержаться. Тело выставили на площади в Алессо, а сам Рейке потом долго пытался понять, от чего его мутит больше — от собственноручно исполненной высшей меры наказания или от того звериного, лишенного пределов и границ, что таилось за внешностью обычного человека.