– Ты на мне женился, потому что твой отец хотел таким способом посодействовать тебе – и, надо признать, ты оказался очень неблагодарным, потому что не оправдал ожиданий собственного отца.
– Уж, по крайней мере, не из-за любви – ее-то от тебя не дождешься!
– Ладно, ладно, то, что заменяет тебе любовь, ты получаешь в таверне «Буш», – и, думается мне, во многих других подобных местах! – презрительно сплюнула Матильда.
Джон выискал другой камень и тут же запустил в нее:
– При всех моих недостатках я, во всяком случае, не из такой семьи, которая только и думает, чтобы набить кошелек, неважно, какими способами – законными или не очень!
– Что вы этим хотите сказать, сэр? – заверещала Матильда. Ее лицо приобрело свекольный оттенок, проступающий даже сквозь толстый слой пудры, которым покрыла ее щеки Люсиль. Служанка отступила к стене и жадно наблюдала за самой горячей стычкой в затяжной войне своих хозяев, пряча довольную улыбку.
Она была самой подходящей компанией для хозяйки – сплетница, у которой редко находилось для кого-нибудь хорошее слово. У этой тридцатилетней женщины был желчный характер, отталкивающая внешность, редкие желтые зубы и тусклые темные волосы. Родом из Франции, из местечка Вексен неподалеку от Парижа, она бежала из мест, разоренных в результате нескончаемых войн между норманнами и французами, словно волны, раз за разом захлестывавших те районы. Она разделяла отношение Матильды к Джону, будучи столь же ярым сторонником хозяйки, как Мэри – сторонником Джона.
– Будьте любезны, объясните свои оскорбления! – воинственным тоном повторила ее хозяйка. – Это что, очередной выпад в сторону моего брата?
– Его единственная забота – это как перекачать серебро из королевской казны в собственный карман.
Не в силах сдержать ярость, Матильда раскачивалась в кресле взад-вперед:
– Это грязная клевета, не имеющая под собой никаких оснований!
На глаза Джону попался маленький стульчик для ног, и он тут же полетел в противоположный угол комнаты вслед за табуретом, грохоча по деревянным половицам.
– А где, по-твоему, оказывалось имущество преступников, приговоренных в прошлом году к смертной казни? Куда девались деньги от продажи орудий преступления до того, как я стал коронером? И за что твоего драгоценного братца сняли с его должности в прошлое Благовещение, а?
Ричард де Ревелль был назначен на должность шерифа в прошлом году, благодаря поддержке принца Джона и близости к епископу, приходившемуся братом главнокомандующему войска Англии. К Рождеству 1193 года, когда он занял кабинет шерифа, мятеж Джона был уже почти подавлен, потому что свои силы против сына направила грозная, несмотря на возраст, королева Элеанор. Не прошло и нескольких месяцев, как многие из позорных соратников шерифа оказались в опале, а после возвращения короля в марте и окончательного разгрома последних мятежников в Ноттингемском замке пришел и час де Ревелля. Его освободили от занимаемой должности, и главным шерифом стал Генри Фурнеллис.
Отчасти потому, что Генри был еще более продажным, чем Ричард, и еще потому, что Ричард Львиное Сердце простил брата Джона, Хьюберт Уолтер восстановил Ричарда де Ревелля в должности одновременно с назначением Джона де Вулфа на пост коронера.
– Но ведь его же восстановили на Михайлов день. Это было недоразумение, – заявила Матильда, переходя к обороне.
– Ну конечно, недоразумение! Если бы король не был таким снисходительным и если бы твой брат не ходил в любимчиках епископа и его брата маршала Уильяма, не миновать бы ему петли!
– Ты обвиняешь моего брата в коррупции? – прошипела Матильда.
– Коррупция! Это самый малый из его грехов. Всем известно, что он участвовал в предательском заговоре принца Джона. Только знакомства и связи в Винчестере и Руане помогли ему удержаться в кресле.
Джон был вне себя, пропасть, разделяющая его и жену, стала глубокой, как никогда.
– Обвинять королевского офицера в графстве – это и есть настоящее предательство! Ты, Джон, оказывается, не только лгун, но и глупец, каких свет не видывал!
– Предательство, как же! – загремел он. – Мне известно, что думает Ричард Львиное Сердце о твоем проклятом семействе, которое поддерживало коварные замыслы принца Джона!
Такого Матильда не в силах была снести; от ярости она почти лишилась речи. Вскочив со стула, она принялась швырять в мужа деревянные пяльцы, клубок ниток и все, что попадалось под руку.
– Убирайся, богохульник! Уматывай к своей шлюхе на этот вшивый постоялый двор и проваливай завтра в болота, и чтоб ты там завяз в трясине по самую задницу!
Нехарактерные для Матильды ругательства со всей ясностью показывали, насколько накалились ее чувства, и даже далекий от спокойствия Джон счел за лучшее ретироваться и дать жене возможность остыть.
В последний раз пробормотав что-то неразборчивое себе под нос, он хлопнул дверью, с грохотом сбежал по внешней лестнице и направился в поисках прибежища и утешения в таверну «Буш».