Искальщик

Повернулся и пошел от Марика.

А Марик остался на месте камнем.

Ушел я, понятно, не сильно далеко. До первого угла.

Мне предстояло увидеть Шкловского и потом проследить, между прочим, скаутским образом за наступающими событиями.

Через сколько-то, но скоро, появился Шкловский. Вид чистый, в руках пусто. Шел он свободно, не оглядывался. Наверно, встретил, кого выглядывал возле базара, и в результате этой встречи освободился для жизни. Иначе б в дом, откуда уволокли, не вернулся.

В моей голове пронеслись барахольные узлы, которые я вязал, а потом разорял, и еда, которая оказалась съеденная с крупным запасом времени. И прочее кое-что тоже пронеслось – вплоть до горшков, вынесенных моими руками из-под Шкловского.

А пускай знает Перчик! Пускай почувствует мою месть за все!

Шкловский с своим сыночком Маричком вперлись в двери.

Потом я увидел в окошке свет. Не прячется Перчик, совсем даже и не прячется!

Я подкрался под самое это окно. Слышать – не слышал, но хорошо видел и различал лица с их выражениями. Главное – мне требовалось уяснить, или они расположатся. Если нет – пойдет совсем другое дело.

По всему выходило, что Шкловский собирался расположиться в доме, чужом, между прочим, опять по-хозяйски. А это значило, что страха у Перчика перед товарищем Раклом и правда не было. Может, Шкловский его возле базара и высматривал…

Наблюдал я на эту закоренелую парочку, и ни чуточки не было во мне жалости, что не я отныне шкловский сынок.

Что ж, я комсомолец, и не мне жалеть о предательском сытом куске.

Такими словами я думал и был честен перед собой и перед своей собственной совестью.

А Шкловский тем часом начал ходить по углам и растягивать по местам барахло. И уверенность моя про то, что он будет жить как ни в чем не бывало, вырастала и ширилась.

И тут я понял, что в настоящую минуту мне возле Шкловского делать нечего. И возле Доры – тем более нечего. И понял еще – перерешивать в свою пользу никогда не стыдно.

Получалось, что мне было что делать, наоборот, возле Розки, причем минуя Ракла.

И в ту минуту, между прочим, мои чувства к Розке как к женскому явлению находились в стороне.

Так я решил и настроился. Не-е-е-ет, Розалия Семеновна! Меня бабством не возьмешь!

До наробраза я бежал бегом. Боялся уже не застать Розку, потому что рабочий день близился к самому вечеру.

Внизу тетка с мокрющей тряпкой на мой вопрос ткнула локтем в дверь над лестницей.

Я эту дверь тихонечко тронул. Она открылась и нисколько не скрипнула.

Вошел, стою, себя не выдаю, накапливаю мысли вокруг нужного мне именно в сию минуту.

И между прочим, смотрю на Розку правильными глазами.

Розка сидела на стуле крепко. По времени года – пальто с меховым воротником красиво накинуто на плечи, под пальто – что-то бабское, хоть и на пуговицах, до самого горла, в шкуру ее сметанную упирается. Глазки ее ведьминые, черные, заманущие не поднимаются, только влево-вправо шныряют, рот ее заглотный в краснючей помаде читает буквы-циферки на бумажке. Пальчики с ногтями по столу стучат, на сукно потертое страх наводят.

А на стене наискось друг к другу товарищи Ленин Владимир Ильич и Крупская Надежда Константиновна. Наблюдают за товарищ Голуб Розалией Семеновной, смотрят, как она тут управляется с образованием трудового народа.

Я мысленно передал свои горячие комсомольские приветы товарищам вождям и вроде даже от этого утвердился в своем стремлении к справедливости.

И тут Розка подняла свою голову мне навстречу.

Ни удивления, ничего, как только-только расстались.

– Пришел, значит… Жизнь свою притащил? Или что?

– Может, Розалия Семеновна, и не жизнь, а притащил! – Я постановил себе не поддаваться, а следовать линии.

– Как комсомолец пришел или как шкловский прихвостень?

– Считайте, Розалия Семеновна, как хотите. Вот вы меня обзываете, а я к вам, Розалия Семеновна, с сообщением.

– Ну, сообщай уже…

– Перец. Вернулся. В хату. И сын Марик при нем. Не я, а совсем другой.

И я передал Розке все, до чего дошел сам, но передал в меру. Оставил и себе кое-что нужное.

Розка не сказала, а вроде жилу по воздуху протянула:

– У-у-х-х!

А потом еще и добавила:

– Иди на улицу. Жди. Скоро выйду. Пойдешь за мной… Не рядом… Смотри там…

Мы с Розкой еле шли, даже можно сказать – тащились. Розка останавливалась. Один раз в портфеле закопается, другой раз – в пальтовых карманах. Платок достанет – засунет обратно, ключи возьмет – переложит. И по сторонам, по сторонам… Прямо-таки шпионка нашего времени.

Я двигался точно, как наказала Розка. На самом ходу придумывал так и сяк, чтоб только не ударить собой в Розкину спину.

Совсем в темень пришли к бывшему офицерскому училищу, сбоку Вала. Чуть влево начинается улица – не улица, а полупуток. На первой хате свежей крейдой с нажимом написано: “провулок Товарищей мучеников Революции”. Пошли по указанному.

Розка остановилась у хорошего забора, при темноте и не разберешь, какого цвета. Калитку пихнула как своя, я – за ней.

Открыла замок на двери, сунулась дальше – и все без одного слова. И я тоже – без одного слова.