Искатель, 1962. Выпуск №2

— Между прочим, показания дармсов помогают определять погоду и там, на Большой земле, — сказал мне как-то Владимир Георгиевич и с аппетитным хрустом надкусил розовощекое яблоко.

Человек с полярной фамилией Мороз любит песни о теплом лете.

АЛЬФА- И БЕТА-ЛУЧИ

Однажды я получил разрешение от главного инженера-меха-ника Александра Калиновича Следзюка спуститься в центральный отсек. Это святая святых ледокола, там находится сердце корабля — три атомных реактора. Заведующий лабораторией службы радиационной безопасности Александр Соколов любезно предложил быть моим гидом.

— Итак, начнем посвящение вас в рыцари центрального отсека, — улыбается Соколов. — Получите «КИД».

Инженер Олег Никаноров подает каждому из нас предмет, очень похожий на автоматическую ручку, только без пера. Это и есть «КИД» — карандаш измерительный дозиметрический. Его нужно брать с собой. Затем начался процесс облачения в «доспехи». Скажу откровенно, я представлял их иными, по меньшей мере похожими на водолазный костюм. Но, раздевшись донага, мы натянули на себя белоснежные из толстого полотна комбинезоны и такие же чулки. Еще нам выдали по кокетливому колпачку, марлевую маску на лицо, резиновые перчатки и кирзовые башмаки. Вот и все.

Мы поднялись по узкому трапу куда-то вверх и очутились в просторном помещении. Над металлической палубой три крупных возвышения, похожих на торцы бочек, над ними в центре— белые, в руку толщиной стволики стержней. На переборке горит желтая лампочка, такая же наверху — значит все в порядке, безопасно. Инженер водит меня по залу, объясняя назначение механизмов. Незаметно для себя ступаю на «бочку» и вдруг:

— Сейчас вы стоите на первом реакторе, — торжественно говорит Соколов. В его карих глазах, увеличенных стеклами очков, бегают веселые чертики. — Теперь вы с атомом на «ты»!

Не скрою — сердце екнуло! Подумать только: в каком-то метре от моих ног под толстым слоем защитной брони в эту минуту происходят могучие процессы атомного распада. Здесь зарождается энергия, дающая кораблю исполинскую силу.

Исколесив лабиринты помещений вокруг реакторов, насосов и пароперегревателей, обвитых километрами труб и трубочек, мы вернулись назад. Никаноров забрал «КИДы», покрутил в руках и сказал:

— Все в полном порядке.

— Как вы определили?

— Очень просто, посмотрите в торец карандаша.

Направив один конец «КИДа» на лампочку, я посмотрел внутрь: круглый нимб, наверху написано «Миллирентгены», а ниже шкала. Стрелка на нуле. Странно, но меня вдруг взяла досада, что путешествие в центральный отсек настолько безопасно. Ну хоть бы немного двинулась вправо эта самая стрелка. Ведь я стоял на реакторе.

_{Заведующий лабораторией службы радиационной безопасности Александр Соколов делает в месяц более десяти тысяч анализов — все спокойны: никакой опасности радиации.}

За шахматами я спросил у Соколова, сколько же все-таки рентген может получить человек, работающий на атомном корабле. Саша хладнокровно снял с доски моего коня, спокойно закурил и ответил:

— Вы проходили рентгеноскопию в поликлинике? Так вот, люди, работающие у реакторов ледокола, за год получают этой самой радиации столько, сколько вы за время, пока врач любовался вашей грудной клеткой.

ЗДЕСЬ КОРАБЛИ НЕ БЫВАЮТ И ЛЕТОМ

Двадцать седьмого октября вошли в тяжелый пак. И началось…

Мы уже знаем, что главное искусство полярных капитанов — умение уходить от многолетних льдов. Но не всегда их избежишь. Порой встанет на пути массив, который не обойдешь, так он велик. И приходится «драться».

Для того чтобы ломать такие льды, кораблю нужна инерция. Пробьет метров тридцать-пятьдесят — остановка. Руль прямо — и назад по каналу. Потом разбежится, вползет на поле, продавит его корпусом — еще метров пятьдесят…

В тот раз попался атомоходу крепкий орешек. Одна из атак закончилась неудачей. Лед попался настолько крепкий и толстый, что влез на него корабль форштевнем, да так и замер. Не поддалось, не раскололось белое поле. Тогда впервые познакомились мы с еще одной замечательной особенностью судна. Оно начало качаться из стороны в сторону — капитан включил креновое устройство. Минут через пятнадцать раздался треск, льдина лопнула. Двинулись дальше. За вахту, то есть за четыре часа, атомоход ходил в атаку около тридцати раз — и победил.

Чем дальше, тем труднее становилось кораблю. Ледовитый океан покрылся сплошным панцирем, который крепчал с каждым днем. Правда, слово «день» почти вышло из употребления на судне. Полярная ночь уже упрятала солнце за горизонт. Небо за кормой высветлялось лишь на два часа, так робко, что звезды не блекли.