— Итак, начало положено. Хорошее начало, товарищи. Впереди — грандиозная работа. Мы пойдем по уже известному пути. Теперь и ваше слово, молодые исследователи, — обратился Григорьев к ребятам и девушкам, вооруженным рюкзаками и лыжами для первого исследовательского похода к вершинам оживших сопок…
Они двинулись гуськом по глубокому голубому снегу. На мгновенье группа исчезла в небольшой пади, а после снова появилась и начала медленно взбираться в гору, по направлению к шипящей колонне, упирающейся прямо в небо.
Я заметил, как из группы в сторону отошел один человек, остановился и помахал рукой.
Кто это был, я знал…
. . . . . .
…На горизонте золотыми звездочками блестели иллюминаторы уходящей «Якутии». На берегу вспыхнули первые костры и послышались первые песни. Океан неугомонно и сосредоточенно ворочался у скалистого берега, как бы стараясь лучше услышать звуки новой симфонии, создаваемой теми, кто шагал к счастью.
Леонид ПЛАТОВ
ПОСЛЕДНЯЯ СТОЯНКА «ЛЕТУЧЕГО ГОЛЛАНДЦА»
ИГРА В ПЯТНАШКИ
Шурка считался воспитанником всего дивизиона гвардейских торпедных катеров, но прижился у Шубина, быть может, потому, что подобрали его именно шубинские матросы.
Да, его буквально подобрали на улице, как больного, голодного котенка. Была весна 1942 года, самая страшная из блокадных весен. Несколько матросов брели вверх по темной улице Чернышевского. Вдруг в перебегающем свете прожекторов они увидели впереди фигурку, крест-накрест перевязанную женским шерстяным платком. Но то была не девочка, то был мальчик лет двенадцати. Он стоял посреди улицы совершенно неподвижно, растопырив руки. Его внезапно поразила куриная слепота.
Выяснилось, что несколько часов назад он схоронил мать. Отец погиб давно, еще под Нарвой.
— Дома-то есть кто?
— Нету.
Две могучие матросские руки с обеих сторон подхватили Шурку, и его понесло по улице, словно бы попутным ветром. Он и опомниться не успел, как очутился в казарме на канале Грибоедова. Там размещались команды торпедных катеров.
Впоследствии в дивизионе с гордостью говорили: «Наш юнга и дня сиротой не был!» И впрямь, после смерти матери прошло всего несколько часов, а он уже находился у моряков.
Он быстро отогрелся среди них, откормился, приободрился. Никто не приставал к нему с утешениями, не поминал мать или отца. Все вокруг были его отцами, заботливыми и взыскательными.
Месяца не прошло после его «усыновления», как боцман уже громогласно отчитывал приемыша — «с упором на биографию».