Искатель. 1974. Выпуск №3

Да, доводилось, и, хоть тогда я сидел здесь не со старым «кримкой» Ангелом, с которым, помимо всего, мы еще соединены и одним делом, а был я здесь с женщиной, самой желанной и самой недоступной мне на этом свете, мы и тогда говорили — долго, изнурительно много — о работе. И не понять мне: благословение это или наваждение, но ведь было же о чем нам вспомнить с Ангелом за те восемь лет, что мы не виделись, а все равно разговор, будто насаженный на ось, делал небольшой круг и возвращался к «златарям», к Батону, итальянцам, и ничего, наверное, с этим нельзя было поделать, потому что бытие наше невольно стало частью или формой нашей работы, и мы не можем приказать себе не думать о Костелли или о Батоне…

— …Он был старый известный лекарь, гинеколог, — рассказывал Ангел, и в глазах его мелькали хитрые, ехидные искорки, — и «златари» знали, что у него должны быть деньги. Подкараулили, когда лекарь уехал со своей женщиной за город, и обчистили их апартаменты как только смогли. Приезжаем мы к ним, женщина гинеколога в обмороке, он ее приводит в чувство, а сам испуганный, бледный. «Что вы, — спрашиваю, — так переживаете, много имущества взяли?» Он рукой махнул. «Что, — говорит, — мне имущество, я еще, — говорит, — столько же заработаю, мне женщину жалко…» А жена приходит в себя, открывает глаза и кричит: «Се-эйф, о-о-о, умираю, сейф в стене! О-о-о, смерть моя!..» Посмотрели сейф, весь он был исцарапан, ручки согнуты, замок изуродован, дверца не открывается. «Там было что-нибудь ценное, мадам?» — спрашивает эксперт. «Что-нибудь ценное?!! — вопит дама. — Там не «что-нибудь», там было все мое наследство!!» Это при живом-то муже, а? Эксперт открывает сейф, женщина стонет, а муж уговаривает: «Милая, успокойся, да перестань же, здесь посторонние…»

Чего-то мы выпивали, ели не спеша, иногда Ангел принимался мурлыкать свою любимую песенку «…Една целувка ми дай», а я размышлял о том, что жена гинеколога, наверное, в чем-то главном не лучше «златарей», «лишивших ее наследства», потом мне вспомнился профессор Обнорский, расплатившийся звездой за остатки семейного благополучия, и совсем уж некстати представились мне дымно-желтые подсолнухи-пальмы с картины, и я устало подумал, что не в силах вобрать в себя, понять и осмыслить весь, этот калейдоскоп людей и поступков, плохих и хороших, и таких невообразимо, невероятно разных, натуго перетянутых, скрученных, переплетенных незримыми нитями, и никогда, никто, пока мир стоять будет, не сможет распутать всех узлов, которыми люди сознательно или невольно связались друг с другом…

Глава 34. РАЗЫСКИВАЕТСЯ ВОР ЛЕХА ДЕДУШКИН ПО КЛИЧКЕ «БАТОН»

На столе лежали объедки, пустые бутылки. Что-то липкое разлилось по клеенке. Угарный смрад старых окурков и невыветрившегося табачного дыма.

Стоят часы. Нет времени. Небо как саван. Прохожих мало, наверное, сейчас утро.

Здесь тяжело дышать, все замкнуто, закрыто, тесно, как в гробу. Надо на улицу идти, на волю. Скоро день настанет, скоро откроются магазины, кафе, можно будет опохмелиться, мандраж мой уймется маленько, успокоюсь.

Деньги надо взять с собой, неизвестно, попаду ли я сюда опять, отсюда меня Зосина мамуська как раз в уголовку сдаст с рук на руки.

Пистолет — вот моя надежда последняя.

Вышел на улицу, и сразу заморосил мелкий поганый дождик. Недалеко от метро увидел на столбе часы — пятнадцать минут шестого. Скоро трамваи пойдут. Поеду-ка я в центр. А что там делать? И, вообще, почему я из дома ушел? Я что-то хотел сделать, а сейчас уже не помню…

На трамвайной остановке ждали несколько человек. Я попросил у какого-то работяги закурить. Он достал из кармана пачку «Памира»:

— Угощайся, заграничная марка — «Горный воздух».

— Спасибо…

Горячий горький дым потек в легкие, слюна накипела во рту, стало дышать чуть полегче. Работяга посмотрел на меня сочувственно:

— Да-а, парень, видать, ты вчера тяжелый был…

Мне было рот открыть больно, ничего я не ответил, отошел в сторону. На стене висело какое-то большое заметное объявление. Ноги, как свинцовые, волочились, пока я шел к нему… В половину газетного листа объявление с фотоснимком. Красные буквы.

Господи, проснуться бы скорее — это же ведь все продолжается ужасный сон о неродившемся сыне, который был я — умерший. Это же мое лицо на снимке, только я здесь помоложе и слегка улыбаюсь. Проснуться бы! Сил нет!

ОБЕЗВРЕДИТЬ ПРЕСТУПНИКА!

Красные буквы вопили со стены, они бесновались, прыгали, орали, голосили истошно, они собирали весь народ на улице, тыкали в меня своими закорючками и хвостиками — вот он!

ОБЕЗВРЕДИТЬ ПРЕСТУПНИКА!

И серая фотография сбоку — я, в белом костюме и красивом галстуке, улыбаюсь — это я в Сочи снимался.

Черные буквы, поменьше красных, острые, ядовитые, деловые, как приговор, впивались в меня, они притягивали меня к стене с объявлением, они звали людей с трамвайной остановки — читайте, вот же он, чего вы стоите, хватайте его!

«ТОВАРИЩИ!»