Искатель. 1975. Выпуск №3

Деревянный лифт с зеркалами поднял нас на третий этаж. Все было продумано до мелочей: спальня, кабинет, рабочий стол и кипа журналов. Обложки их показались мне знакомыми. Я взял в руки один из них. Это был украинский журнал «Всесвіт» («Весь мир»), где публиковались мои заметки о судьбе альбома Дюрера. Затем были различные журналы с моей статьей на ту же тему, распространенной агентством печати «Новости», вырезки из газет… И я понял, что для мистера Лемана наш разговор не будет неожиданностью и что мистер Леман человек серьезный. Из соседней комнаты вышел Донован.

— Я говорю сейчас по телефону с мистером Леманом, — сказал он. — Если вы поднимете трубку аппарата, который перед вами, то мистер Леман сможет вас приветствовать лично.

И мистер Леман, вернее, телефонная трубка тихим голосом поздравила меня с прибытием, пожелала мне хорошо отдохнуть, поинтересовалась, обеспечен ли я всем необходимым, и вдруг заявила, что ей, то есть ему, мистеру Леману, нравится энергичный тон моих выступлений, хотя он, мистер Леман, не владеет русским языком и вынужден был читать все это в переводах. Затем трубка, сославшись на свою занятость, извинилась, что не может принять меня немедленно, но выразила надежду, что я не буду скучать и смогу хорошо отдохнуть, так как на сей счет даны необходимые указания мистеру Доновану, мисс Калеван и миссис Чумченко. Кроме того, трубка похвалила мой английский язык, что было совершенно необязательным десертом по окончании вежливого, но делового разговора — мой английский был из рук вон плох.

— Простите, мистер Леман, — спросил я на прощанье, — мистер Донован — искусствовед?

— Только отчасти, — ответил Леман. — Он детектив-охранник известного агентства Пинкертона. Конечно, в какой-то мере он по роду своей специальности разбирается и в картинах.

— Агентство Пинкертона было основано легендарным Натом Пинкертоном? Тем самым, которому когда-то было посвящено столько романов?

— Полагаю, что именно так, — ответила трубка. — Но сегодня дать точный ответ на этот неожиданный вопрос я не готов. Я записываю его у себя в блокноте. Завтра скажу точнее… До свидания!

— До свидания, — сказал я трубке и положил ее на рычаг.

Все, что было дальше, вплоть до встречи с мистером Леманом, не так уж интересно. Я обедал. Обед был превосходен, а мисс Калеван предупредительна, как метрдотель в дорогом ресторане, и внимательна, как бабушка к внуку. Приехала, как и обещала, миссис Сусанна Чумченко — в кольцах и серьгах, довольно бойко болтавшая по-русски. Она заявила, что мы почти земляки. «Почти — не считается», — подумал я. Затем она повезла меня показывать город, водила в китайский ресторан, хотя китайские рестораны я предпочел бы наблюдать в Китае, затем в итальянский, хотя и на итальянский мне хотелось бы поглядеть, допустим, в Неаполе или Палермо. Зато за час до закрытия мы посетили музей современного искусства. Но тут миссис Чумченко заторопилась попасть на наклонный спуск, заменяющий лестницу, ведущую на улицу. Из сострадания к ней я заявил, что устал с дороги и хочу пораньше лечь спать.

— Но у нас с вами впереди еще программа!

— Может быть, мистер Леман не будет возражать, если мы ее сократим?

— О конечно, конечно! Мистер Леман просил не очень вас утомлять.

Оказывается, мистер Леман предусмотрел все. Даже то, что меня могут утомить. И такое направленное внимание действительно могло утомить.

А через шестнадцать часов я уже был в кабинете самого Роберта Лемана, которого знакомые и даже многие служащие финансовой конторы «Братья Леманы» именуют просто Бобби.

Бобби был уже не очень молодым человеком. Правильнее будет сказать — совсем не молодым. У него были мягкие, спокойные манеры университетского профессора, чуть насмешливые глаза человека, привыкшего чувствовать себя умнее, образованнее и тоньше собеседника. Да и декорации помогали Бобби. На стенах кабинета висели «Портрет старика» Рембрандта, «Святой Иероним в кардинальском убранстве» Эль-Греко и «Инфанта Мария-Тереза» Веласкеса.

— Есть ли у вас любимые художники?

— Их много, мистер Леман.

— Разумеется. Я и не предполагал, что их будет один или два. Лично я люблю мастеров разных времен и эпох, если это мастера настоящие. Но пополняю коллекцию главным образом полотнами импрессионистов и художников эпохи Ренессанса.

— Я собираю работы своих друзей. Если же говорить о пристрастиях, то назову, пожалуй, Иеронима Босха, Феофана Грека, Гойю и Врубеля.

— Ясно. Тогда при чем же здесь спокойный и рассудочный Дюрер?

— Дюрера можно воспринимать и иначе.