Искатель. 1976. Выпуск №1

— Вы, гражданочка, пожалуйста, от своего дела мыслями не отвлекайтесь, держите перед собой образ преступника. А то и запутаться недолго, если просто так разглядывать, любоваться на них… — И широко ухмыльнулся: — Они ведь у нас красавчики…

Они и впрямь были красавчики — Бичико, Монгол, Шпак, Котеночек, Портной, Берем-Едем и многие другие все, как на подбор: симпатичные и приветливые лица, честные, доверчивые глаза. Это, конечно, не удивительно — ведь приятная внешность — их профессиональный «инструмент», своего рода отмычка, способ отбирать деньги без помощи грубой силы, а как еще влезть в душу «лоху» — это они так своих простодушных клиентов именуют, наверное, сокращенно от слова «лопух».

Разглядывая их вместе с Пачкалиной, я подумал, что они здорово опровергают Чезаре Ломброзо с его теорией биологической предопределенности преступников. По его мнению, выходило, что у преступников по сравнению с нормальным человеком обязательно искажены черты лица — разные там лицевые углы и тому подобное, и в результате у них звероподобная, чисто «уголовная» физиономия, так называемый «тип Ломброзо». И я вспомнил, что, приняв у себя в Ясной Поляне Ломброзо, Лев Толстой, хоть и не юрист и не антрополог по специальности, записал в дневнике: «Был Ломброзо, ограниченный, наивный старичок».

— Кажись, вот на этого похож, — ткнула пальцем Пачкалина в снимок, с которого нахально улыбался круглолицый курносый субъект с ямочками на щеках.

— Может, и похож, — сказал Коля, — только к вашему случаю он не подходит. Это Сеня Табуретка, безногий, — и пояснил: — Он на тележке такой, вроде табуреточки на колесиках, катается. Поэтому и прозвали его соответственно.

— Ой-ей, — посочувствовала Пачкалина, еще раз посмотрела на снимок и задумчиво спросила: — Он тоже жулик?

— А как же, — весело ответил Коля. — Здесь все жулики.

Пачкалина помялась немного, но, видимо, очень хотелось спросить, и она спросила:

— Так ведь без ног-то, откровенно говоря, как он… ну, это самое?..

Коля засмеялся:

— Жульничает? Ха! Он ведь не карманник, для его специальности в первую очередь голова нужна, а не ноги!

— Понятно, — кивнула Пачкалина и вздохнула: — Вот ведь люди какие странные — покарал бог с ногами, а он все не унимается…

Часа два еще мы рассматривали с ней фотоснимки, приглядывались к похожим, сопоставляли их с данными картотеки, но ничего интересного не нашли. Закрывая последний альбом, Пачкалина длинно вздохнула и сказала:

— Нет их здесь, значит… — И в голосе ее мне послышались разочарование и укор: что же это, мол, мы с Колей так не по старались, штук сорок альбомов по полкам распихали, а тех жуликов, ее единственных, сюда не включили; на кой же они нужны тогда, эти альбомы? Так, пустая и никчемная забава…

Сегодня мне предстояло покончить еще с одним нудным делом. По плану значилось: «Выяснить истинную позицию Фимотина», и хотя тащиться к нему на кулички чертовски не хотелось, отступать от принятых обязательств не в моих правилах.

Странное все-таки впечатление осталось у меня от первого разговора с Фимотиным. Как он в цвет точнехонько попал с красной книжечкой и пистолетом! Конечно, если допустить, что он встречал Позднякова «под градусом», тогда подобное предположение лежит, так сказать, на поверхности — действительно, что еще украсть можно у милиционера? Ну а если он, мягко говоря, преувеличивает? Если, мягко говоря, домыслил насчет пьянства участкового? Какую роль играет он в этом случае? Прорицатель, этакий пифий в «олимпийском» костюме? Или ординарный кверулянт, профессиональный загрязнитель чужих репутаций? Или… Или есть еще вариант — что он об этом эпизоде, о краже удостоверения и оружия просто знает? Знает о том, что никому, кроме милиции и отравителя, неизвестно?

— …В прошлый раз вы говорили, Виссарион Эмильевич, о неблагополучии в семье Позднякова. Я бы хотел остановиться на этом вопросе подробнее.

Нынче был Фимотин что-то не в настроении, принимал меня далеко не так радушно, как в прошлый раз, настойкой заморского гриба не угощал и вообще был явно удивлен моему повторному визиту — очевидно, у него были иные представления об инспекторских проверках.

— Позволю себе не поскромничать, я, так сказать, свой гражданский долг выполнил, — говорил он, теребя рыжеватые свои усы. — О своих объективных наблюдениях вам подробно доложил… — И весь его вид свидетельствовал о недовольстве и некотором даже возмущении: человека спросили, он все честно, как надо, объективно доложил, а теперь за это снова его беспокоят, как свидетеля какого-нибудь, допрашивают до ногтя, дорогое пенсионерское время транжирят. — Ваша теперь забота — выводы делать.

— Так в том-то и дело, дорогой Виссарион Эмильевич, что у нас для выводов фактов не хватает. А за выводами дело не станет.

— А какие же еще вам факты нужны? — удивился Фимотин.

— Ну вот хотя бы насчет неблагополучия в семье. Помнится, вы так буквально выразились: «Неподходящая, по моим сведениям, у него дома обстановочка».

— Я и сейчас подтверждаю…

— Вот-вот. Я насчет сведений этих, нельзя ли поподробнее?