Искатель. 1978. Выпуск №4

Казалось, она не слышит его, безжизненно глядя в шевелящийся, заросший бородой рот.

— Ступай, — повторил он, — ступай, мать… Я тебя подожду здесь, мне выходить нельзя. Я арестованный.

Только сейчас до нее дошло. Поднялась медленно, на миг застыв перед ним, точно слепая, положила ему руки на плечи; он спокойно снял их и подтолкнул жену к выходу…

— Пальто надень.

Не оглянувшись, лишь поплотней стянув наброшенную шальку, сгорбленно ткнулась в дверь.

* * *

Бабенко, приподняв над сугробом голову, трижды громко повторил:

— Степан, слухай внимательно. К тебе спустится мать, понял? Спускается мать! Одна. Мы останемся на местах, стрелять не будем. Пропусти мать!

В ответ ни звука. Выждав минуту, Андрей притронулся к зябко вздернутому плечу хозяйки, в темноте он не видел ее лица.

— Можно идти.

Темная ее фигура медленно двинулась к схорону, казалось, она плывет над заснеженной землей на горестных своих материнских крыльях, слепая в своей любви и ненависти, — ни хруста, ни шороха от легких ее шагов. Потом она присела на краю ямы, нащупывая ногами лесенку. Видимо, не найдя опоры, стала сползать вглубь.

— Степа, це я, одна… — донесся ее голос. И утонул в короткой яростной очереди.

Огненная плеть хлестнула по стене хаты. Марина тонко вскрикнула и стала валиться на бок в яму. Андрей, бросившись к бурту, в последний миг успел подхватить ее под руки, и они с Бабенко оттащили ее в сторону. Женщина стонала. Юра уже копошился в своей сумке, отыскивая бинт, потом он помог ей дойти до дверей, и оба скрылись в хате.

Какое-то время все оставшиеся молчали, зорко наблюдая за буртом, изредка выплевывающим брызги огня.

— Мать стрелял! — растерянно прошептал Мурзаев, словно только теперь осознав случившееся. В блестящих глазах его застыл ужас.

— Яблоко от яблони… — буркнул Политкин. — Поквитались.

— Мать стрелял…

— Может, он не разобрал, что это она, — предположил Политкин, участливо глядя на Мурзаева. — Вот же зверюга, хуже волка, тот закапканенную лапу сгрызает…

— Нехай бы себя и сгрызли, — сказал Бабенко, — легче бы людям дышалось…

Вдали, осиянный закатной луной, серебряно полыхал лес, и все вокруг — исполосованные тенями искрящиеся буераки, сквозные, припущенные фиолетовым снегом березнячки, золотая петля реки с глазастыми мазанками по берегу, будто подсвеченные волшебным фонарем, — казалось ожившей сказкой. И странно до жути было сознавать, что в этой сказке таятся человечья ненависть и беда, свистят пули, рвутся сердца…

— Лежит, плачет, — послышался голос сержанта. — Разрывная — в ногу, завязал ее в лубок… Хоть бы этот милиционер скорей появился, отвезти ее надо, а сани у него остались.

Юра говорил с частыми придыханиями, будто хмельной, заплетая слова…

Андрей коснулся ладонью его лба.

— Вместе с тобой и отправим. Жар у тебя!

— Немного как будто…

— Зачем возвращался, шут гороховый?

— Он у нас герой, — усмехнулся Полнткин. — Раненый на поле брани.

— Ну-ка, Бабенко, — сказал Андрей, переждав очередную вспышку огня из схорона. — Подкинь им связку гранат, пусть немного успокоятся.

* * *

Довбня прибыл не один, с ним было двое в голубых ворсистых шапках и такого же цвета погонах на дубленых полушубках, третий — офицер. Медвежистую поступь Довбни, в тени которого пребывали остальные, Андрей различил издалека и тотчас пошел навстречу. Сзади озорно пропищал Политкин:

— Гля, братцы… Салют стражам нашего внутреннего спокойствия!

— Заткнись, — прозвучало из-за спины милиционера.

— Тем же концом с другой стороны.

В ответ засмеялись. Тот, кто смеялся, щуплый, с тремя звездочками на погонах, отвечая на приветствие, сжал ладонь Андрея маленькой крепкой клешней, и пока лейтенант объяснял Довбне обстановку, слушал, слегка отвернув лицо, точно был глуховат.

— Монах, — заключил старший лейтенант, — начальник прав, больше никто. Месяц назад перешел границу и как в воду канул.

Довбня крякнул досадливо.

— Как я его упустил, ведь было ж на уме. И примета известная — сломанный нос. Не прощу себе…

Старший лейтенант отошел к своим и о чем-то быстро заговорил, только сейчас заметил Андрей сложенные у ног солдат зачехленные лопаты, лом и железный ящичек на защелках.

— Взрывать, что ли, старший лейтенант?

— Не хотелось бы. Но если Монах, иного выхода нет, живым не выйдет.

— Кто он такой все-таки?

Довбня чуть покосился в сторону возившихся с инструментом солдат, сказал негромко:

— Был тут в войну бандеровский резидент, стравливал нас с поляками, всех скопом продавал немцам, а немцев — союзникам. Если это он, тогда все ясно и со Степой. Вот оно как, елки-веники.

— Секрет?

— Какой там секрет… Тут корешки глубоко тянутся. Разгром отряда связан с предательством. Кто выдал — не знали, а кличка была известна — Волчонок. За ним потом сами немцы охотились… После нашего с тобой разговора запрос я все-таки сделал, ну и обнаружилась ниточка…

— Немцы почему охотились?

— Говорю же, двойная игра, раз он связан был с Монахом, а тот с американцами…