Искатель. 1983. Выпуск №1

Антон молчал. По рассказам отца он знал эту историю под Белой Церковью осенью девятнадцатого, когда, спасая свой отряд, он приказал бойцам вырваться из бандитского кольца по единственной оставшейся дороге — речному руслу, а сам лег за пулемет прикрывать. Бывают такие ситуации, когда командир остается: И те, уходившие, наверное, еще видели, как его подняло с пулеметом разрывом фугаса. Ночью бандиты ходили по полю, пристреливали раненых, отца сочли мертвым, а на рассвете сельские бабы, стаскивавшие трупы в братскую могилу… Словом., выходили его с пятью осколками в теле. Последний, под сердцем, вынули через много лет. Антон понимал: каждое слово звучало бы сейчас как просьба о снисхождении, а он не хотел прятаться за отца, делить с ним свой позор.

— Я вас спрашиваю!

— Под Белой Церковью. Все. Больше ничего не скажу.

— Кошкин, — окликнул майор часового у входа, все еще вглядываясь в Антона со странно застывшим выражением лица, — проводите.

* * *

Они приткнулись на дровах в дальнем углу сарая и зло, полушепотом переговаривались, точно их могли услышать. Люди похрапывали во сне, привалясь к стене, невидимые в сгустившейся темноте. Лишь Васькина цигарка маячила невдалеке. Антон кипятился, пытаясь понять, как же все произошло, вызвать Борьку на откровенность, тот угрюмо отмалчивался, изредка огрызаясь с таким видом, словно его заставляли копаться в пустых, бесполезных мелочах. Антон понимал, что надо бы плюнуть и так все ясно, но ничего с собой поделать не мог, не отступался, пытаясь выяснить отношения, и от этого было противно до озноба.

— Мне-то мог бы сказать правду?

У самого носа затлела Васькина цигарка, видно, ему не сиделось. Антон попросил его отойти, не мешать, Васька фыркнул обиженно, заковылял на свое место.

— Мне-то мог бы?!

— Смысл?

— То есть как?

— А так. Меньше риска провалиться. И вообще, — отмахнулся Борис, подернув усами, — все из-за этого дурацкого фотоснимка, который нашли в кармане моей гимнастерки… То есть твоей… — Борис запнулся, не сразу ответив на немой напряженный вопрос Антона: значит, его гимнастерка была на Борьке и уже. после ареста снова оказалась на койке Антона? Почему? Поспешил вернуть?..

— Да объясни же наконец!

— Отстань… Знал я, что ты живой? Звал, искал, нашел в орешнике — лежишь, не дышишь, на виске кровь. А мое все прожжено, гимнастерка в клочки.

«Значит, фотографию взяли у Борьки при обыске и потом предъявили?»

— И ты сказал, что это не твой отец.

— Неважно… Сказал, что он давно не чекист…

— Спасибо. Тем более что по форме там вообще нельзя различить чекиста.

…и тогда этот волк рассмеялся, и черт меня дернул, улыбнулся я, что ли. А кто-то из его подонков меня обнял… Щелкнул «блиц». И я понял, что влип. Как муха в паутину. Выход был один — обмануть. Вот и все.

— Значит, все началось с гимнастерки?..

Он представил, что Борька стаскивает ее с него, живого…

— Так сложилось.

Нет, не то, и не в гимнастерке дело, хотя все это как-то связано. Что все? Снова уже привычно заломило в висках. Что-то неладно с головой. И легкая тошнота… Никак не мог поймать ускользавшую мысль.

— Тебе-то что нервничать? — хмыкнул Борис. — Или ты в самом деле веришь, что я продался и мог бы шпионить? Тогда доложи майору, с которым полюбовно беседовал час с лишком. Если уже не…

— Такая у него служба.

— Все мы служим одному делу. Беда в людях, в шестеренке, зависящей от обстоятельства.

«Обстоятельства»… «Так сложилось». Вот оно! Антона даже в жар бросило.

Значит, обстоятельства решали тогда Клавкину судьбу. А потом его, Антона. Чего же тогда стоят принципы, истинность убеждений, без которых все рушится, теряет смысл. Обстоятельства?.. То, что прежде воспринималось смутно, как бы вскользь, внезапно приобрело скверный смысл, будто по лбу ударило. И он как-то по-новому взглянул на Борьку с его вскинутым подбородком. Ах мудрец, прижало, критиканом стал. Шестеренка?!

— Ты… о себе или о майоре?

Оба говорили злым шепотом, не желая впутывать остальных.

…обычная, металлическая. Втащит, и пиши пропало. Это-то хоть тебе ясно, если в самом деле не с луны свалился. Идеалист…

Нет, он всегда жил на земле, порой мучительно размышляя, чем же она прочней держится, добром или злом, и может ли добро быть таким же активным и беспощадным, оставаясь самим собой. Идеалист? Выходит, честность не что иное, как наивная простота? Он простак, идеалист? А Борис земной, реалист. «Все мы служим одному делу». Он, видите ли, служит делу вместе с людьми, которым не верит! Боится! Иначе зачем было обманывать их — Клавку, его, майора?!

Было такое ощущение, будто его обворовали, полезли в душу, пытаясь отнять самое дорогое — не его, общее, то, чем живы все, — совесть, и в ответ на его вопли с усмешкой обзывают идеалистом.

— Так вот послушай…

— Не желаю.

— Боишься?

— Отстань. И заруби себе на носу — никогда ничего не боялся.

…слова…

— И не боюсь.

— Даже стрелять в человека, чтобы избавиться от свидетеля? — Он враг!