Искатель. 1995. Выпуск №2

— Ну, нет, — улыбнулся Стернли. — У него была неизлечимая болезнь. Врачи давали ему не больше года.

— Нефрит, — догадался я, вспомнив бледное, с желтоватым оттенком лицо Донована. — Очевидно, с частичным поражением печени. Я прав?

— Да, — кивнул Стернли. — Именно так ему и сказали. Уоррен попивал втихомолку, а ведь пьяницы без собутыльников самые безнадежные. Иногда я думаю, что он пил не из любви к спиртному, а из потребности забыться… может быть, забыть о каких-то своих мыслях. Донован с каждым годом все больше уставал от всей этой суеты с новыми планами и проектами. Пожалуй, его главная беда заключалась в том, что он был слишком умен для бизнеса — даже для такого крупного, в котором он участвовал.

Стернли вздохнул и надолго уставился в окно, словно искал ответа на какие-то свои мысли.

Я тоже задумался. Итак, Донован пытался бежать от самого себя. Стало быть, голос совести не был для него пустым звуком? И, кстати, — о чем он все время старался забыть?

— Он вынудил врачей сказать правду, — тихо произнес Стернли. — А, узнав ее, очень изменился.

— Полагаю, стал добрее относиться к людям, — сказал я, желая вызвать Стернли на откровенность.

Он усмехнулся. Затем снял очки, протер все тем же кусочком замши, снова надел и наконец пристально посмотрел на меня.

— Нет. В Доноване не было того, что подразумевается под словом «доброта». Первым делом он вышвырнул меня на улицу без пенсии и выходного пособия. Затем поручил руководство фирмой своему сыну. Кстати, он передал семье все, за исключением домов и апартаментов, где ему когда-либо доводилось жить. У него было несчетное количество особняков — всюду, по всей стране. А в каждом крупном городе — офис и личные покои. Во всех этих домах в его спальню каждое утро приносили завтрак, даже если хозяина там не было. Слугам полагалось постучать, войти, поставить поднос на стол, а через некоторое время унести его обратно. То же самое повторялось в обед и ужин. Донован любил наносить неожиданные визиты и требовал, чтобы к его приезду всегда был накрыт стол. Этот обычай он вычитал в одной книге об Испании в правление Филиппа Второго, она произвела на него большое впечатление. «Я вездесущ, — говаривал он, — и если плачу, то рассчитываю на ответные услуги». Так вот, когда ему сказали, что он умрет, все эти дома тотчас оказались закрыты. У него был один план, который он собирался осуществить в оставшееся время.

— Какой план? — насторожился я.

У меня вдруг появилось такое чувство, будто загадка Донована была уже почти решена.

— Он сказал, что должен подвести полный баланс в своих бумагах. — Стернли повернулся ко мне и развел руками. — Не знаю, что он хотел этим сказать.

Он вдруг засуетился — встал, прошелся по комнате, еще раз протер очки. Затем взглянул на часы.

— Ну, мне пора, — сказал он. — Кажется, я совсем заговорился.

У него был такой вид, будто он только сейчас сообразил, что еще никому не рассказывал о себе так много.

— Пожалуйста, не сердитесь на мою старческую болтливость.

Он торопился уйти, но я попросил его задержаться. Мои рецепторы вдруг стали принимать новые приказания мозга — более настойчивые, чем когда-либо. Словно он все время слушал, а теперь решил вмешаться в наш разговор.

— Раз уж у вас нет никаких срочных дел, — сказал я, — не согласитесь ли вы немного поработать не меня? Я буду платить столько же, сколько вы получали у Донована.

— Работать на вас? — с радостным удивлением переспросил Стернли. — Но чем я могу вам помочь?

— Я хочу, чтобы вы открыли счет в коммерческом банке, расположенном на бульваре Голливуд. Во внутреннем кармане моего пиджака лежат деньги. Пожалуйста, внесите их на срочный депозит, — сказал я.

Стернли близоруко прищурился и подошел к платяному шкафу. Пока он рылся в нем, я вынул из-под подушки чековую книжку и написал: «Выдать мистеру Антону Стернли 100 000 $. Роджер Хиндс».

К моей постели подошел Стернли. У него в руках была толстая пачка банкнотов.

— Сколько мне взять? — спросил он.

— Все, что нашли. И еще вот это.

Я протянул ему чек.

Сигналы мозга вдруг прекратились. Почувствовав приближение боли, я схватился за шприц, лежавший на столике в изголовье.

Стернли поднес к глазам листок розоватой бумаги и застыл с открытым ртом. Он узнал почерк Донована.

2 декабря

Сегодня я впервые встал на ноги. В течение ближайших нескольких недель мне придется ходить в гипсе. В нем я чувствую себя какой-то огромной неуклюжей черепахой.

Оставаться в постели больше нельзя. Так велит Донован. Мое тело немеет не столько от боли, сколько от его постоянных и настойчивых сигналов.

Меня одела Дженис: сам я не мог нагнуться. Чтобы скрыть мои гипсовые доспехи, она принесла циклопических размеров сорочку и такой же вместительный пиджак.

У мозга с каждым дням прибавляются силы. Его приказы проникают в мое сознание так, будто я слышу их — отчетливо, с первого до последнего слова.