Искатель. 1997. Выпуск №2

– Что вы собираетесь делать с этим белым человеком – спросила Хэтти.

– Делать – удивилось все семейство. – Да просто посмотреть на него – и все.

– Вы так считаете

– Что же еще можем мы сделать?

– Не знаю, – сказала Хэтти. – Только я подумала, не случилось бы чего.

– Что именно?

– Да понимаете, – растерянно, в недоумении произнесла Хэтти, – вы ведь не станете линчевать его.

– Линчевать его – Все дружно рассмеялись. Мистер Браун шлепнул себя по коленям. – Да помилуй Бог, девочка. Мы собираемся пожать ему руку. Не так ли, дети мои?

– Конечно! Конечно!

С другого конца города подъехала еще одна машина, и Хэтти воскликнула:

– Билл!

– Что это ты тут делаешь? Где дети? – гневно прокричал ее супруг. Он оглядел остальных. – А вы, уж не собираетесь ли вы, словно скопище дураков, отправиться на встречу прилетающего человека?

– Да вроде бы так, – кивая головой и улыбаясь, согласился мистер Браун.

– Что ж, тогда прихватите ружья, – велел им Уилли. – Я именно за этим еду домой.

– Билл!

– А ну-ка садись в мою машину, Хэтти. – Он, глядя на нее в упор, держал дверцу машины открытой, пока она не подчинилась.

Он никому не сказал больше ни слова и загрохотал по пыльной дороге на своей машине.

– Билл, не так быстро!

– Не так быстро, да. Ну, это мы еще посмотрим. – Он следил за тем, как рвется назад под машиной дорога. – По какому праву они явились теперь сюда? Почему не оставляют нас в покое? Почему они не разбомбили друг друга там, в том старом мире, и не дают нам жить, как мы хотим?

– Билл, не по-христиански говорить такое.

– Я и не чувствую себя христианином. – ухватившись за руль, яростно твердил он. – Я чувствую себя подлецом. После стольких лет всего того, что они вытворяли с нашим народом – с моей мамой и моим папой, и твоей мамой и твоим папой – ты хоть помнишь. Ты помнишь, как они повесили моего отца на Ноквуд Хилле и застрелили мою мать. Ты помнишь?! Или у тебя такая же короткая память, как у Браунов?

– Я помню, – сказала она.

– Ты помнишь доктора Филипса и мистера Бертона, и их большие дома, – и лачугу-прачечную моей матери, и отца-старика, продолжавшего трудиться на них; и их благодарность – его повесили доктор Филипс и мистер Бертон. Однако, – продолжал Уилли, – времена изменились, изменились и обстоятельства. Теперь мы посмотрим, кто против кого издает законы, кого следует линчевать, кто будет ездить в заднем конце автобусов, кому отгородят особые места в кино и театрах. Подождем и увидим.

– О, Билли, ты накличешь беду!

– Об этом все сейчас говорят. Каждый думал про себя об этом дне, надеясь, что он не наступит. Думали: А что, если этот день придет, если белый человек появится вдруг на Марсе. Но вот он, этот день, и нам некуда от него бежать.

– Уж не собираешься ли ты позволить белым людям жить здесь.

– Точно. – Он улыбался, но это была хитрая, подлая улыбка, и глаза его были безумны. – Пусть они приходят, и живут здесь, и работают – почему бы нет. Но чтобы заслужить это, им придется жить в крошечном районе города, в трущобах, и чистить нам ботинки, и убирать за нами отбросы, и сидеть в последних рядах галерки. Вот и все, чего мы от них потребуем. И раз в неделю мы будем вешать по одному или парочке из них. Все очень просто.

– То, что ты говоришь, бесчеловечно, и это мне не нравится.

– Тебе придется привыкнуть к этому, – сказал он. Он резко затормозил возле их дома и выпрыгнул из машины. – Найди мои ружья и моток веревки. Мы все устроим как надо.

– О, Билли! – взмолилась она, оставаясь в машине в то время, как он взбежал по ступенькам и хлопнул входной дверью.

Она пошла за ним. Она вовсе не хотела идти за ним, но он чем-то громыхал на чердаке, ругался как безумный, пока не нашел четыре свои ружья. Она увидела блеск этого отвратительного металла в темноте чердака, хотя его самого не могла разглядеть-такой он был черный; она только слышала его проклятия, и наконец его длинные ноги в клубах пыли стали спускаться с чердака, и он набрал кучу медных патронов, вытащил патронники и запихнул в них патроны. Его лицо оставалось жестким, тяжелым, и за всем этим скрывалась терзавшая его горечь.

– Оставьте нас, – продолжал он ворчать, опустив вдруг руки и не контролируя себя. – Оставьте нас, черт подери, в покое, слышите.

– Билли, Билли…

– И ты… и ты! – И он так посмотрел на нее, что она почувствовала, как его ненависть коснулась ее разума.

За окном дети продолжали болтать друг с другом.

– Белый как молоко, она сказала. Белый как молоко.

– Белый как мел, которым мы пишем, как камень.

Уилли выскочил из дома.

– А ну, пошли все в дом. Я запру вас. Не видать вам никакого белого человека, и нечего трепаться о нем, бездельники несчастные. Пошли, пошли.

– Но, папочка…

Он затолкал их в дом, пошел достал ведро с краской и шаблон, а из гаража взял толстый моток грубой веревки, конец которой завязал петлей, и, проделывая все это, внимательно наблюдал за небом.

Затем, снова сев в машину, они понеслись, оставляя за собой клубы пыли по дороге.

– Потише, Билли.

– Не время медлить, – сказал он. – Время поспешать, вот я и спешу.