Искатель. 1997. Выпуск №2

Коса звякнула и разлетелась на две части. Звук был такой пронзительный, что лошадь шарахнулась и всхрапнула, а собака вскочила и грозно зарычала. Девочка собрала траву в том месте, отнесла в неглубокую впадинку, заполненную дождевой водой. Почти вся трава осталась на плаву, девочка отвела ее к одному краю, чтобы видно было дно, на котором лежала тонкая травинка с двумя четырехугольными листиками. Дочка бортника достала ее, повертела в руке, разглядывая. На воздухе травинка быстро покраснела, стала цвета червоного золота. Она была мягка и податлива, легко сворачивалась в кольцо и стремительно распрямлялась, стоило отпустить, а когда девочка дотронулась ею до обломка косы, тот пронзительно звякнул и распался на несколько частей. Девочка положила разрыв-траву в торбу, притороченную к седлу, где уже были мешочек с травой кукушкины слезы и левая медвежья лапа. Ловко вскочив в седло, она свистнула псу и поскакала по ночному лесу, опасливо усваивавшему перестук лошадиных копыт.

Съезжая изба стояла на площади рядом с двором боярина и напротив церкви. В горних комнатах было темно и тихо, спали все, а в подклети светилось узкое окошко, заделанное бычьим пузырем. НА дальней околице постукивала колотушка сторожа и изредка взбрехивала собака. Полаяли собаки и на боярском дворе, почуяв чужого пса, но так как он не отзывался, вскоре затихли. Дочка бортника подъехала к крыльцу избы, привязала лошадь к коновязи и показала рукой псу, чтобы лежал здесь. Она достала из торбы разрыв-траву и кукушкины слезы и медвежью лапу, подошла к оббитой железом двери, ведущей в подклеть, постучалась:

– Господи Иисусе Христе, помилуй нас!

– Аминь! – послышался за дверью мужской голос. – Кого там нелегкая носит?

– Утром приедешь, ему сейчас не до тебя.

– Мне надо к утру домой вернуться, за хозяйством некому присматривать. Я много принесла, на всех хватит, и медовухи целый кувшин.

– Впусти ее, – послушался другой мужской голос, подрагивающий, будто говорящий ехал в тряской телеге.

Проскрипел дубовый запор, дверь приоткрылась. Чернобородый и кривой на правый глаз кат с жилистыми руками окинул девочку взглядом с головы до ног, пытаясь найти кувшин с медовухой. Дочка бортника поднесла к его лицу левую медвежью лапу, похожую на человеческую, только слишком заросшую, провела влево-вправо – и будто намазала густым клеем: глаза ката слиплись, щеки и губы обмякли, расплылись. Он покачнулся и, придерживаясь рукой за стену, медленно пошел по комнате, в которой стоял стол и две лавки, а на стене висели орудия пыток. Кат с трудом добрался до ближней лавки и рухнул на нее, как подрубленный. Его товарищ, низколобый и с вывороченными ноздрями, словно набитыми комками черных волос, приоткрыл рот, намереваясь ругнуться, но не успел, потому что медвежья лапа с полусогнутыми, когтистыми пальцами поколебалась у его лица. Второй кат успел зевнуть перед тем, как свалился, заснув мертвым сном.

Девочка подошла к маленькой дубовой двери с зарешеченным окошком вверху и закрытой на висячий замок, большой и ржавый. Из окошка тянуло испражнениями, кровью и паленым мясом. Девочка дотронулась разрыв-травой до замка, он жалобно взвизгнул и разлетелся на несколько частей, завоняло дегтем. Она открыла дверь, замерла на пороге, привыкая к вони и темноте.

– Прямо иди, – позвал отец.

Девочка выставила вперед руки, прошла несколько шагов, путаясь ногами в соломе, гнилой и влажной.

– Чуть левее. Стой. Повернись к двери.

Девочка развернулась и заметила левее себя и чуть впереди лежавшего на полу отца, ноги которого были закованы в кандалы, приделанные к кольцу в стене. На груди бортника сидела белая мышка, умывалась. Когда пронзительно зазвенели рвущиеся кандалы, мышка неторопливо слезла с человека, побежала в нору под стеной.

– Помоги встать, – попросил отец.

Спина его была исполосована кнутами – живого места не найдешь, а руки, вывернутые в суставах, не шевелились. С помощью дочери он вышел из подвала, добрался до коновязи.

– Кукушкины слезы привезла? – спросил он дочь.

– Да.

– Дай псу.

Он присел перед кобелем, в зубах которого был узелок с травой кукушкины слезы, и представил, как он заходит во двор боярина, быстро подбегает к колодцу и роняет в него узелок, а потом, не вступая в драку с боярскими собаками, выбегает на улицу.

– Открой ему ворота, – сказал он дочери.

Девочка подошла к воротам боярского двора, просунула травинку с двумя четырехугольными листьями в щель калитки. По ту сторону ворот звякнуло железо и испуганно завыли собаки. Калитка малость приоткрылась, пес нырнул в просвет и исчез. Через какое-то время в глубине двора послышался собачий лай, истошный, многоголосый. Лай покатился к воротам. Пес с обрубленными ушами и хвостом выскочил со двора, развернулся, вздыбив шерсть на холке, и с радостным блеском в горящих глазах приготовился к драке, поджидая, когда первая собака выскочит за ворота. Не дождался, потому что девочка провела перед собачьими мордами медвежьей лапой – и в селе опять запала тишина, никто ни за кем не гнался и ни на кого не лаял.