Его отбросило на спину. Он умер сразу — нельзя было не умереть с пулей в сердце. Я прыгнул на козлы. Сзади раздались выстрелы, кожаный верх коляски захлюпал, пробитый в нескольких местах… Я без жалости вытянул лошадей кнутом. Коляску швырнуло вперед, затрясло по ухабам, и я услышал отчаянный рев: должно быть, малышка Жанна-Луиза ушиблась о деревянный борт. Мне этот рев показался небесной музыкой: девочка плачет — значит, девочка жива…
Мы ушли. Выстрелы сзади постепенно смолкли, я съехал с основной дороги на какую-то тропку посреди мокрого леса, бросил экипаж, подхватил принцессу Жанну на руки и углубился в чащу. Пока я не представлял, куда идти и у кого искать помощи. Мы были окружены врагами, нуждались в еде, крове и, самое главное, в документах.
— Жанна замейзла, — пожаловалась девочка, доверчиво потеревшись носом о мою щеку.
Я закутал ее высочество в одеяло и прижал к себе — мне казалось, что так я смогу лучше согреть ее маленькое тельце. Девочка доверчиво обвила руками мою шею и спросила:
— Мы идем к маме?
— Не знаю, милая, — честно ответил я.
Я узнал о судьбе принца и его жены гораздо позже, уже в Париже. Графиня Шарлотта погибла, выпрыгнув из кареты, в которой ее везли из Бадена: в какой-то момент ее стражники потеряли бдительность, и она рванула на себя дверцу. Неизвестно, была ли это попытка спастись, или обезумевшая женщина решила свести счеты с жизнью…
Герцога Энгиенского расстреляли во рву Венсеннского замка. И какой-то совсем юный лейтенант (газеты наперебой упоминали его имя: О’Делуа), командовавший расстрельным взводом, подошел затем к телу принца, тронул его концом шпаги и усмехнулся:
— А поговаривали, будто у королевских отпрысков в жилах голубая кровь. Оказывается, врут. Та же самая кровь, что и у всех.
И его товарищи, взяв ружья на плечо, ухмыльнулись в ответ, как люди, хорошо выполнившие свою работу. В газете, конечно, ничего похожего не было, но я очень ясно представил себе эту картину: зябкий сырой рассвет, комья земли во рву, под кирпичной стеной и белозубая улыбка юного лейтенанта, не нюхавшего пороха…
Именно в тот день я дал себе клятву убить Бонапарта. Ибо для меня он стал воплощением зла — Бледный Всадник, за лошадью которого следует ад…
Я сам решил стать этим адом. Я следовал-
за Наполеоном туда, куда его самого бросала неутомимая судьба.Я бродил по Елисейским полям и улице Риволи, прилегающей к дворцу. Я пытался высмотреть Наполеона (ведь должен же он был выходить хотя бы на прогулки), расспрашивал о нем людей, притворяясь восторженным его почитателем, регулярно просматривал все парижские газеты, надеясь выудить каплю полезного… А ночами ворочался без сна в маленьком флигельке дома по соседству с магазином, и думал, думал…
В моем шкафу, в потайном отделении, хранился двуствольный пистолет «Лефорше» — хозяин оружейной лавки с пеной у рта доказывал, что из этого пистолета при должной сноровке можно попасть в трефового туза с тридцати ярдов. Я опробовал покупку в Булонском лесу и остался доволен. Однако это ни на йоту не приблизило меня к моей цели. Я ведь и понятия не имел, как незамеченным подобраться к дворцу или хотя бы к улице, по которой будет проезжать карета Наполеона, потому что эти улицы всякий раз загодя бывали оцеплены гвардейцами.
И очень обрадовался — да что там, испытал настоящее счастье, — узнав однажды, что Наполеон собирает армию для войны с Россией. Надо ли говорить, что я тут же вступил в волонтерский пехотный полк — лучшего шанса поквитаться со своим врагом трудно было придумать. Я боялся только одного: что смерть настигнет французского императора раньше, чем моя собственная рука взведет курок. И Бонапарт окажется у меня на мушке…
Глава 7
Шофер Толик был без сознания. Егор почувствовал это, когда нечто тяжелое с медвежьей непосредственностью навалилось с левой стороны. Он с усилием повернул голову, осторожно попробовал подтянуть к себе левую руку: не тут-то было. Он опустил взгляд. Наручники. Нас пристегнули друг к другу наручниками, вот ведь подлость…
Спереди, над спинками сидений, маячили два затылка: один коротко стриженный, пепельно-серый — на месте водителя, и второй, рядом — огненно-рыжий, похожий на растрепанное солнце в миниатюре.
— Эй, мужики, — позвал их Егор.
Рыжий затылок обернулся.
— Сыч, тут один очухался. — Голос был совсем не злобный — скорее, веселый. — Ты откуда взялся, клоун?
— Да я случайно, — Егор шмыгнул носом. — Голосовал на обочине, они остановились. Я попросил подбросить до поселка… Мужики, не убивайте, а? Ей-богу, я не при делах.
Рыжий согласно кивнул.
— Кто бы сомневался. Слышь, Сыч, что с ними делать-то?
Седой «ежик» за рулем был монументально-неподвижен.
— Свернем в лес, отведешь подальше, вручишь лопату, пусть могилу себе роют. Потом кончишь обоих. Нам только за бабу заплачено.
Седой «ежик» — тот, кого подельник назвал Сычом, — крутанул руль и выехал на просеку меж темных елей. Проехал чуть-чуть, прыгая на ухабах, и заглушил двигатель.
— Конечная, — объявил он. — Вылезайте шустренько.