Искатель. 2014. Выпуск №4

Комлев не помнил, как очутился на улице. Был теплый июньский вечер. Неподалеку под матовым светом пляжных фонариков мерцала река. Кто-то бултыхался прямо у берега. Но ему было не до всего этого.

Выйдя из автобуса, Афанасий увидел машину-будку перед входом в вытрезвитель и подумал: доставили пьяных, и дежурный осуществляет сейчас прием. В коридоре никого не встретил. В дежурке Кореньков и Крячко пили отдающий пряным ароматом чай.

— Ну, как там? — спросил Коренысов Комлева. — С песочком? У нас начальство — у-ух!..

Комлев промолчал.

— Будете меня обнюхивать, али как? — Кореньков изо всех сил выдохнул в сторону Афанасия.

— Где наряд? — с нескрываемой злобой спросил тот.

— Как?! Они сказали, что вы их отпустили, — произнес Кореньков.

— Кто сказал?!

— Кисунев, — ответил Крячко. — Уже и машина на приколе…

— Да, Афанасий Герасимович! Они весь вечер патрулировали и весь бензин пожгли. Что им оставалось делать, — протянул фельдшер. — Чайку вам налить? Цейлонский. Без градусов.

— И скольких доставили? — допытывался Комлев, как бы не слыша фельдшера.

— Двух слетка выпимши, — ответил Крячко.

— Я к своим обязанностям отношусь серьезно. И завысить заключение о степени опьянения никак не могу. Хоть режьте, — паясничал Кореньков.

— Я их отпустил, — добавил дежурный.

— А с каким сожалением мы их отпускали, Афанасий Герасимович! Но ведь легкие, прямо пушиночки… — продолжал Кореньков.

Чувствуя, что его словно кипятком ошпарили изнутри, Комлев сел.

— Может, нашатыря в чаек? — спросил фельдшер.

— Крячко. Пойдемте со мной. Комлев поднялся и вышел с инспектором-дежурным на улицу.

— Как все это понимать, Виктор Иванович? Крячко помялся, посмотрел по сторонам. Потом, прокашлявшись, сказал:

— Вы у нас новый человек. И видать, трудно пока вам притереться к нашему коллективу.

— Вы мне скажите, это саботаж?

Крячко пожал плечами.

— Но вы же дежурный. Вы могли…

— Что я мог. Ну, что я мог. Мне год до пенсии всего остался.

— А я-то думал, что вы… — начал было Комлев. Но дежурный, явно уходя от продолжения разговора, повернулся к машине:

— А это что? Дверь будки забыли закрыть?

Подошли к автомобилю.

— Посветите! — попросил Комлев. — Не запереть бы там кого.

Крячко достал трубку фонарика и посветил. На металлическом полу кузова они увидели свежую грязь и несколько мелких картофельных клубней.

— Та-ак, — протянул Комлев, задыхаясь. — Вместо подбора пьяных за картошкой ездили! Это как называется, товарищ дежурный?!

— Я в вытрезвителе нахожусь. А где они мотаются, шут их знает, — заговорил Крячко подрагивающим голосом. — На связи были. По рации отвечали… Афанасий Герасимович! Христом-богом прошу, не втягивайте меня в эту катавасию. Я свои обязанности выполняю. А с ними разбирайтесь сами.

— Товарищ старший лейтенант! Соберите личный состав вытрезвителя утром на девять тридцать.

Крячко часто закивал головой:

— Это исполним!

Ровно в девять Комлев был уже в вытрезвителе. Зайдя к себе в кабинет, увидел приоткрытую дверь к начальнику. Появился Фуфаев. Протянул руку, коротко бросил:

— Зайди.

— Хорошо, — Афанасий сделал несколько шагов и присел. Поинтересовался:

— Как здоровье, Никодим Никодимович?

— Чье?

— Ваше.

— Мое — то ничего. А вот ты, думаю, здесь не совсем здоров. На людей кидаешься, говорят.

— Да они сами кого хочешь растерзают.

— Это по инструкции, — загыгыкал Фуфаев и закурил.

— Никодим Никодимович, сейчас у меня люди соберутся на совещание. Будем разбираться с делами. Как вы на это смотрите?

— Совещаться собираешься, — прогнусавил Фуфаев. — А не знаешь, что тебя от должности отстраняют… Будешь пока заниматься отправкой в профилакторий лечебный. И никакой самодеятельности. Никаких писем, справок. А совещание сам проведу.

Комлев потерянно вышел в свой проходной кабинет, через который к начальнику юрко стали по одному забегать сотрудники, не обращая никакого внимания на зама.

Ему вдруг стало жутко при мысли, сколько же наворочали милиционеры вытрезвителя и сколько еще они наворочают, и что само это учреждение по сути своей более вредное, чем полезное. Сколько ненужной и лишней обиды плодит оно в людях, сколько горечи. А он, Афанасий Комлев, ничегошеньки не может с этим поделать.

Уже вскоре Комлев привез в наркологический диспансер трех оформляемых на принудительное профилактическое лечение алкоголиков: кудлатого, развязного парня лет сорока — грузчика мясного ларька, на которого накатала заявление сожительница; с редкой бороденкой интеллигентного вида мужчину — лаборанта университета, добровольно изъявившего желание подлечиться именно в условиях изоляции; и уже знакомого работягу, недавно доставлявшегося в вытрезвитель из дома культуры. Последнего — по настоятельным просьбам жены.

В приемное помещение, куда им предстояло зайти, быстрой и подрагивающей служебной походкой прошли двое в белых халатах: седой мужчина в очках с лицом юноши и крашеная блондинка с зыркающими глазами.

Первым пригласили заводчанина. Комлев зашел с ним.

— А, знакомая личность, — поднял глаза врач. — Отлечился и по новой. Подойди поближе. Так. А вы, товарищ, можете присесть.