Искатель

Келу хотелось бы, чтобы голова у него была гораздо яснее. Отхлебывает пива – в надежде, что оно разбавит потин у него в крови.

– Знаешь, что ты сделал замечательного? – спрашивает Март, нацеливая на Кела узловатый палец. – Когда только-только въехал? Совета попросил. То и дело спрашивал меня, у кого лучше всего стройматериалы закупать да как отстойник обустраивать. Ты у меня за это на хорошем счету. Мудр тот человек, кто просекает необходимость в совете местного, знающего, что тут куда. “Этот парняга не кончит, как Лорд Дрян, – подумал я, – у этого парняги все будет шик”. – Март укоризненно вперяется в Кела сквозь завесу густеющего дыма. – А потом совсем перестал. Что стряслось, вьюноша? Я тебя сбил с пути истинного, а ты мне не сообщил?

– Я не в курсе, – отвечает Кел. – А ты меня сбил?

– Нет, не сбивал. Так чего ж ты больше не спрашиваешь у меня совета? Думаешь, тебе больше не надо, а? Ты это место просек и мировецки сам разбираешься?

– Лады, – говорит Кел. – Дай какой-нибудь совет.

– Вот, – одобрительно отзывается Март. – Другое дело.

Усаживается поглубже на банкетку и устремляет взгляд в потолок, испятнанный сыростью. Музыка замедлилась до чего-то стародавнего и тоскливого, дудка вьет мелодию, Келу неведомую, под нею протяжно и тихо гудит скрипка.

– Как брат помер, – говорит Март, – я вроде неприкаянный стал немножко. Одинехонек вечерами-то зимними, и поболтать не с кем. Типа сам не свой был, покоя не находил. Оно нездоровое. Так я тебе скажу, чем я занялся. Поехал в книжный магазин в Голуэй и назаказал там кучу книжек по геологии ентой. И читал я те книжки от доски до доски. Могу рассказать тебе все, что можно знать о здешней геологии.

Показывает в окошко, плотно укрытое тьмой.

– Вон те горы, – говорит он, – куда ты на свой променадец отправился давеча. То красный песчаник. Четыреста миллионов лет назад они возникли, когда суша тянулась аж до самого экватора. Зелено тут не было, сплошная красная пустыня, едва ль какая на ней жизнь. Но потом и дождей хватило – как из ведра. Если подняться туда и копнуть, увидишь слои гальки, песка и ила, поймешь, что были потопы в той пустыне. Несколько миллионов лет спустя два континента столкнулись друг с дружкой и сморщили те горы, как бумагу, вот почему там кое-какие скалы стоят вертикально. Вулкан швырял камни вверх и гнал лаву по склонам.

Март тянется к пинте, улыбается Келу.

– Когда ты подался чуточку полазить, – продолжает он, – вот куда ты влез. Мне неимоверно утешительно это понимать. Что́ мы там творим в тех горах, прогулка твоя, самогонево Малахи и все такое прочее – оно нисколечко ничего не меняет. Чисто мошки.

Он чествует Кела пинтой и долго отхлебывает из нее.

– Вот чем я занялся, – говорит он, утирая пену с губы, – когда на уме у меня неспокойно стало.

Кел говорит:

– Не знаю, по мне ли геология.

– Необязательно геология, – уверяет его Март, – что тебе самому по нраву. Может, астрономия, а то у тебя ж целое небо в собственном распоряжении, вдали от городских огней-то? Заведи себе телескоп ентот да карты – и вперед. Или чуток латыни тебе мог бы прийтись. Ты мне кажешься человеком, которому досталось совсем не все образование, какое ему по силам. У нас тут крепкая традиция добывать образование самостоятельно, если никто на тарелочке не подносит. И раз уж ты тут с нами, очень даже по делу будет, если присоединишься.

– Это из той же оперы, что Бобби гармонику приобрести? – спрашивает Кел. – Занять меня, чтоб я тут не начал херь дурную вытворять?

– Я о тебе пекусь, вот и все, – отвечает Март. В кои-то веки нет у него в голосе насмешливого выверта. – Ты прыличный мужик, и я б хотел, чтоб ты тут был счастлив. Ты этого заслуживаешь. – Хлопает Кела по плечу, на лице возникает ухмылка. – А коли свихнешься на пришельцах, как Бобби, выслушивать тебя придется мне. Заведи себе телескоп. И давай-ка сходи возьми мне пинту – в уплату за добрый совет.

Когда Кел возвращается, шагая очень осторожно с Мартовой и своей пинтами, их разговор явно окончен, Март глубоко погрузился в спор с двумя другими мужиками насчет сравнительных достоинств двух телевикторин, о которых Кел не слыхивал, и прерывается он, только чтоб подмигнуть Келу, забирая у него стакан.

Вечер продолжается. Дискуссия о телевикторинах оказывается такой жаркой, что Кел придавливает ладонью стол – на случай, если кто-то попытается его перевернуть, – но затем все как-то само растворяется во всплеске оскорблений и хохота. Дейрдре поет “Брежу”[44] скорбным контральто, голова запрокинута, веки сомкнуты. Бутылка из-под “Люкозэйда” пустеет, и Малахи извлекает из-под стола вторую. Музыкальный угол заряжает дикий рил, и публика притоптывает да прихлопывает по столам в такт.

– Знаешь, что мы думали, когда ты только-только приехал? – вопит Бобби Келу, перекрикивая музыку. Волосы у Бобби выбиваются из опрятного зачеса, взгляд с трудом сосредоточивается на лице Кела. – Мы думали, ты из американских этих проповедников и будешь орать у дороги про Судный день.