Искатели

Конфузясь, Григорьев пробормотал что-то извиняющееся.

— Да, да, — вздохнул Тонков, — в этих случаях приходится жертвовать собою. Кунин — тот по старости отделывается притчами, а нам с вами, Матвей Семенович, надо создавать собственную школу, это удается немногим.

— Ну, вам нечего жаловаться, — живо подхватил Смородин, — ваша школа цветет.

Тонков отмахнулся, притворяясь недовольным этой откровенной лестью:

— А сколько это отнимает энергии! Вспомните, Смородин, каким вы пришли ко мне. — Он неожиданно обернулся к Андрею. — Вам я тоже кое в чем сумел помочь с диссертацией, несмотря на то, что вы как будто и не сочувствуете моей школе. — Он тронул рукав Андрея всепрощающим жестом.

Андрею стало неловко перед Григорьевым, он собрался было возразить, но Григорьев поспешно переменил тему.

— Значит, вам известно про локатор, — обрадованно сказал он Тонкову. — Чудесно может получиться, а? Берегитесь, ваш метод под угрозой.

За толстыми стеклами, как в аквариуме, метнулись скользким блеском глаза Тонкова.

— Эх, Матвей Семенович, — быстро засмеялся Тонков, прикрывая глаза короткими исками. — В вашем возрасте, ха-ха-ха, и столь легкомысленное увлечение. Ай-я-яй… Признаться, не думал, что Андрей Николаевич после такого провала на техсовете будет на стаивать на своем. Не думал. Безрассудная молодость.

Во время ужина Андрея посадили между тещей Григорьева и Смородиным. Раскладывая на коленях салфетку, Смородин спросил Андрея:

— Значит, это о вас мне рассказывали? Вы после аспирантуры пошли на производство?

Андрей кивнул.

— Как же вам удалось договориться о кандидатской ставке? Ее платят только в институтах.

— Я получаю как обычный начальник цеха.

— Так вы теряете на этом рублей семьсот. Чем же вас компенсируют?

— У меня интересная работа.

— Хо, да вы альтруист…

Андрей чувствовал себя самым посторонним за столом, если не считать Матвея Семеновича. То непринужденно возвышенное состояние, в котором он входил в этот дом, окончательно рассеялось. Подавленный сладкой любезностью Тонкова, церемонными манерами тещи Григорьева, Андрей держался напряженно, досадуя на свою неуклюжую стеснительность. Ясная и холодная злость быстро наполняла его душу. Напротив него, потряхивая седыми кудрями, шумно возился над своей тарелкой Петушков, подозрительно сверля Андрея злыми глазками. На другом конце стола завязался разговор о доступности изложения научных работ. Бархатный баритон Тонкова снисходительно возражал Анечке:

— …Мой молодой друг, ценность научного труда неизбежно снижается при стремлении автора к популяризации.

Петушков встрепенулся:

— Что же, вы прикажете выразить интеграл Дюамеля четырьмя действиями арифметики? — Он ехидно посмотрел на Андрея и выплюнул рыбью косточку. — А позвольте спросить, зачем? Я пишу для специалистов и употребляю выражения, понятные им. Учитесь, никому не заказано.

— Согласен. В наше время одни знания представляют собою абсолютную ценность, — поддержал его Смородин, накладывая себе на тарелку икру.

«А пусть их», — подумал Андрей. Он проголодался и ел с удовольствием, посмеиваясь над человеческой слабостью — заткнут рот салатом и бутербродами, и вроде как-то неудобно становится ругаться.

— Упрощенчество исходит из тщеславия, — мягкими колобками докатывались тонковские фразы. — Подобные ученые жаждут признания большой аудитории. Подлинное творчество движется внутренним интересом. Важно ли было Гегелю, что его читало, вероятно, не более тысячи современников, а понимало человек двадцать?

Григорьев откашлялся и сказал, обращаясь к своей тарелке:

— А вот это… «Диалектика природы» Энгельса написана куда понятней, чем у Гегеля, и тоже вполне научная и полезная…

— Матвей, оставьте горчицу. Вам нельзя ничего острого, — остановила его теща.

«Бедняга, — подумал Андрей о Григорьеве. — В одиночку он слаб. Ему нужны такие, как Ростовцев и Кунин. Талант плюс сильный характер — вот чем надо обладать, чтобы разделаться с Тонковым… Почему Тонков ненавидит Кунина, почему он подминает под себя Григорьева? Да потому, что он сам бесталанный… Очевидно, только ученый, обладающий настоящим талантом, может радоваться, что имеет конкурентов…»

Обмахиваясь салфеткой, Тонков говорил:

— …Узкие практические задачи приходят и уходят. Остается наука, ее законы. Настоящий ученый оценивается по его теоретической работе. Закон Столетова всегда останется законом Столетова.

— Ах, так это к вопросу о славе, — протянула Анечка.

— Отчасти и о славе.

— Ну, у вас ее достаточно, — любовно сказал Смородин.

Андрей улыбнулся: «Общество взаимного восхищения».