Искатели необычайных автографов

- Браво, брависсимо, мсье Фило! - восхищается бес. - Узнать Руан, несмотря на туман (ко-ко, я даже стихами заговорил!), - такое, знаете ли, удается не каждому.

- Почему же "несмотря"? - гордо возражает тот. - Я узнал его именно благодаря туману!

- Вот как, мсье! Стало быть, с географией вы знакомы не так плохо, как уверяли.

Но Фило объясняет, что дело не в географии, а в живописи. Человек, хорошо знакомый с живописью, непременно узнает Руан по знаменитому Руанскому собору.

- Пусть меня истолкут в ступке и просеят через решето Эратосфена, если я вижу хоть что-нибудь похожее на собор! - петушится Мате. - Я вообще почти ничего не вижу.

- А разве я сказал, что Руанский собор виден? - надменно вопрошает Фило. - Ничего подобного! Его прекрасные могучие очертания лишь угадываются в молочной мгле. И именно таким - еле угадывающимся, невесомым, как бы растворившимся в облаках - изобразил его французский живописец Клод Моне50. Впрочем, нет, не изобразил, а только еще изобразит через два с лишним столетия.

- Как вы сказали? - переспрашивает Мате. - Через два с лишним? Отлично. Стало быть, есть еще время отговорить его от этой затеи. Охота была рисовать то, чего не видно!

Фило безнадежно вздыхает. Этот упрямый математик все еще ничего не смыслит в искусстве! Поймать неуловимое: запечатлеть игру воды, капризы солнечного света, оставить на полотне мимолетное впечатление - в общем, изъясняясь словами русского стихотворца Фета, передать "ряд волшебных изменений милого лица" природы, - разве это не увлекательная задача для художника?

- Да, да, - лопочет бес, - впечатление... импрессион... Если не ошибаюсь, именно от этого существительного произойдет термин "импрессионизм".

- Вот-вот, - подтверждает Фило. - В конце девятнадцатого века импрессионистами назовут художников, стремящихся передать прихотливую, изменчивую поэзию живой натуры... Хотя стоит ли толковать об этом с человеком, который, живя в Москве, ни разу не бывал в музее на Волхонке!

- Зачем? Чтобы посмотреть на Руанский собор, которого не видно? отшучивается Мате. - Увольте. Это ведь можно и здесь, в Руане! Кстати, собор - не единственная местная достопримечательность, надеюсь?

- Ни в коем случае, мсье! - услужливо заверяет бес. - Руан - древний и почтенный город, благородная столица Нормандии, один из крупнейших портов страны, славный своими кораблями, сукнами и конечно же знаменательными событиями. В тысяча четыреста... дай бог память! - ах да, в тысяча четыреста тридцать первом году здесь сожгли Жанну д'Арк.

Мате саркастически ухмыляется. Нечего сказать, подходящий повод для гордости!

- Увы, мсье, событие и впрямь не из радостных. Зато именно в Руане родился и здравствует по сей день мэтр Пьер Корнель.

Мате делает попытку потереть лоб (верный признак, что он старается что-то вспомнить) и чуть не выпускает из рук конец Асмодеева плаща. К счастью, Фило, изловчившись, вовремя толкает друга ногой и тем спасает от погибели. Но не от позора!

- Мате, - произносит он замогильным голосом, - вы ничего не знаете о Корнеле.

- А почему я должен о нем знать? - защищается тот.

- То есть как это - почему?! Да ведь он родоначальник французской классической трагедии, автор бессмертного "Сида"! Совершенство этой пьесы даже в поговорку вошло. Когда француз хочет что-нибудь похвалить, он говорит: "Это прекрасно, как "Сид"!"

- Ну и что же? Бессмертных трагедий много, а я один.

- Кха, кха, - деликатно покашливает черт. - Что верно, то верно, мсье. Но коль скоро вы находитесь во Франции семнадцатого века, нельзя же вам не знать о пьесе, которая пользуется здесь столь шумной славой. Премьера прошла с таким небывалым успехом, что кардинал Ришелье чуть не лопнул от зависти.

- Так ему и надо! - с сердцем перебивает Фило. - Пусть не лезет в литературу! От его бездарных пьес мухи дохнут.

- Что толку, мсье? Он по-прежнему мнит себя непризнанным гением и преследует Корнеля своей ненавистью.

Фило презрительно улыбается. Старый графоман! Напортить Корнелю он еще может. Но творениям его - ни за что! "Сид" навсегда войдет в репертуар французского классического театра. Роль легендарного испанского патриота, героя освободительной войны, для которого честь превыше любви, а любовь превыше жизни, будут исполнять лучшие актеры Франции, в том числе несравненный Жерар Филип...

- Жерар Филип! О, о! - закатывается Асмодей. - Какой артист! Какой человек! И какая ранняя смерть... Ему суждено умереть всего тридцати семи лет - как Пушкину и Маяковскому... И знаете, что на него наденут, перед тем как опустить в землю? Костюм Сида. Тот самый, в котором он столько раз выходил на сцену, чтобы пережить славную судьбу своего любимого героя...

Голос у Асмодея дрожит. Но у Мате не хватает духа упрекнуть его в излишней чувствительности. Он долго молчит, терзаясь острым чувством досады и недовольства собой, проклиная незримую стену, которой сам же добровольно отгородился от чего-то важного и прекрасного.

Его возвращает к действительности легкий толчок: Асмодей затормозил, и филоматики повисли над каким-то зданием.