Исход

В каждом городе находились сильные люди, сраставшиеся с администрацией и милицией. Ощетинившись от остального мира стволами, они пытались навести относительный порядок хотя бы на своем островке жизни. К ним шли силовики — Москва казалась далекой, верхи были заняты бесконечным самосверганием, и казалось правильным защищать свою шкуру и живот вместо абстрактных общих интересов.

Армия разбежалась, распалась на маленькие и большие части, как дрейфующая по весенней реке льдина. Одни бежали домой, другие сколачивали банды и жили силой своего оружия, грабя города или подряжаясь служить местным божкам.

Гражданская война не начиналась в этот раз с какого-то одного события — она покрыла собой, как одеялом, весь мир. Накопленное десятилетиями оружие оказалось кстати. Но интересы имели тенденцию к дроблению — и не отряды образовывали армии, а, наоборот, армии распадались на отряды, те — на группки, начинавшие тут же ожесточенно воевать между собой. Этим и объяснялся парадокс, что орудие массового поражения толком не использовали — за все лето было еще всего три ядерных взрыва да массовое отравление химическим оружием в Турции.

Насилие стало главным способом общения. Споры между людьми, городами, объектами разрешались теперь выстрелом. Убийство стало обыденным, будничным способом решения проблемы — занимая город, село, деревню, страну противника — жителей вырезали, так как это проще всего избавляло от проблем нынешних и грядущих.

Больницы стали местом, куда приходили умирать старики.

Гигантская приливная волна обрушилась на восточное побережье Северной Америки. Нью-Йорка не стало. После инсценированной глобальной террористической атаки в Европе и уничтожения чужой элиты, в ответ пришла уже настоящая волна терроризма. Угнетенные меньшинства в России, Франции, Англии поднимали бунты, собирались в отряды, воевали.

Лето царило страшное, душное. Июль, отыгрываясь за холодный июнь, задирал столб термометра до сорока пяти в средней полосе. К небесному жару добавлялось тепло костров, где жгли трупы. Не успевали, и смерть множила себя, расползаясь заразой. Утилизация миллионов трупов оказалась главной проблемой, более опасной и более разрушительной, чем ядерная война.

Первыми человечество отбросило стариков, как космический корабль отгорающие ступени. Людей старше шестидесяти не осталось. Старики вымерли.

Молодые вырезали себя сами.

Коса смерти шла по полю жизни, срезая траву с мерной, безжалостной неумолимостью. Пожар, наводнение, резня, массовое самоубийство, отравление, война, взрыв, пела коса с каждым взмахом. На род человеческий наслали сотню кар, и кто уцелел в войне — падал жертвой вируса. Коса свистела, выкашивая массив человеческой травы и оставляя редкие, невидимые косарем оселки.

Человечество бежало в пещеры — во всех смыслах.

* * *

Указы шли один за другим. О национализации нефтяной промышленности, ограничении отпуска топлива и переводе его на талоны, всеобщей трудовой и воинской повинности, конфискации оружия.

— Как они собираются национализировать нефть, если Сибирь откололась? Остатки в резервуарах? Надо ехать, все, нельзя уже тянуть, — говорил Сергей.

Глаша возражала:

— Куда мы с ним поедем?

К Никите приходил врач. Осмотрев ребенка, прописал постельный еще на месяц.

Сергей договорился с Кошелевым, без Зыкова, и тот обещал выделить купе, но ехать нужно было немедленно, с каждым днем становилось труднее. На машине через две области было опасно. Поезда шли с охраной.

— Меня завтра хлопнут, свои или чужие, и накроется твой отъезд. Решай быстрее, — говорил Антон.

Застать Кошелева было трудно. Он вылавливал банды молдаван и хохлов, таджиков и волжан, ушедших в подмосковные леса и грабивших коттеджные поселки и небольшие городки. Люди разбегались из Москвы по дачам, за ними мигрировала преступность.

Антон рассказал Сергею, что в области творится гражданская война-лайт. Дачники сбиваются в комитеты, отряды самообороны, воюют с бандитами или нанимают одну группу грабителей против других. Ярость с обеих сторон дикая, ежедневно сотни трупов. Когда снежкам, армейским или моровцам доводится поймать бандитов, их не арестовывают. Армейские гусеницами давят, чтобы патроны сберечь для черного рынка, а снежки или моровцы кувалды возят и забивают насмерть.

Он разделял мнение Бугрима, называвшего такую политику «долбоебической».

— Их не трогать, — говорил Бугрим, — они местных данью обложат и успокоятся. А потом пахать к ним пойдут. А сейчас им бежать некуда, они вне закона и жрать хотят. Мы им выбора не оставляем. От жрачки двигаем и казним ужасно, у них выхода скоро не останется, кроме как объединиться и нас победить. Мы их сами в армию сгоняем. Будет хард.

Оказался провидцем. Банды гастарбайтеров в Подмосковье объединялись вокруг бывшего цветочного торговца Мамедова. Они уже не бежали, а принимали бой от ментов, и снежков, и армии, избегая только отмороженных моровцев. Начали уже нападать сами, занимая целые районы, и теперь ментам приходилось идти в партизаны.

Главными эмоциями были страх и ненависть. Они порождали насилие.