Теперь я кратко приведу свое впечатление о ранении генерала Скоблина с точки зрения командира 2-го Корниловского ударного полка. После отражения 2-м полком атак кавалерии и пехоты у Нижнего Рогачика полк оттягивается начальником дивизии в Верхний Рогачик. 1-й полк, бывший в это время в резерве дивизии, был оставлен в колонии Ольгофельд, в арьергарде. Не доходя до Верхнего Рогачика, 2-й полк был атакован со стороны этого селения кавалерийским полком красных. Создавалось впечатление, что Верхний Рогачик уже занят красными, но потом узнали, что красные скорей всего были из группы, атаковавшей отряд полковника Пуха. Нашим огнем противник был разбросан во все стороны и исчез. В этот момент мной и было получено приказание выдвинуть полк на высоты к северо-востоку от Николайсберга. Полевой дорогой полк подходил к месту назначения, прикрываясь с севера легкой, параллельной движению возвышенностью. Я с командой конных разведчиков ехал по северному склону ее на уровне головы своего полка и хорошо видел впереди себя, в верстах, может быть, двух, генерала Скоблина со своим начальником штаба тогда капитаном Месснером в сопровождении своего конного дивизиона. С севера всюду маячили разъезды красных и слышались редкие артиллерийские выстрелы. Об отходе группы полковника Пуха я тогда еще не знал. Остановившись для осмотра местности в бинокль, я увидел такую картину: наш конный дивизион в походной колонне как будто смешался и часть его отскочила в сторону красных. Минут через десять узнали, что начальник дивизии ранен, но отступавшей группы полковника Пуха еще не было видно от меня.
Полагаю, что разгром моим полком красной кавалерии под Верхним Рогачиком и наше движение на высоты в сторону отступавшей группы полковника Пуха красные заметили и отказались от общей атаки подобно тому, как и разбитая нами этим утром под Нижним Рогачиком их стрелковая дивизия. По данным того времени, поведение полковника Пуха, начальника горячего, часто игравшего по пустякам со смертью, объяснялось тем, что он, видя неминуемую гибель отряда, — ведь он был окружен кавалерией красных в расстоянии не менее десяти верст от резерва дивизии и потому, не получая ответа на свои просьбы о помощи, он решил сам воздействовать на начальника дивизии. А может быть, еще и потому, что у отступающих тогда не было ни телефона, ни конной связи, так как все было занято под раненых. Вообще же здесь противник навалился на нас основными своими силами в колоссальном перевесе в его пользу и нам оставалось только почетное отступление. Нелегок был путь корниловца при наступлении, но при отступлении тяжесть его увеличивалась в несколько раз, особенно с моральной стороны, и не каждому, измученному и измотанному в ежедневных боях дано природой побороть в себе это чувство в нужный момент. К тому же полковник Пух только в Крыму вернулся к нам после тяжелого ранения в бою под Ставрополем в сентябре 1918 года с раздроблением пятки, перенеся несколько операций, но, несмотря на это, от ходьбы он страдал.
Взгляд рядового бойца на роль его начальника не всегда совпадает с требованиями обстановки. В данном случае порыв полковника Пуха для спасения своего отряда был рассчитан правильно, и его отряд движением моего 2-го полка был спасен. Мнение о том же временно исполнявшего обязанности нашего начальника штаба дивизии тогда капитана, а ныне профессора. Генерального штаба полковника Евгения Эдуардовича Месснера. В частном письме ко мне он так освещает это: «Генерал Скоблин предполагал с высоты стоявшей перед нами мельницы осветить картину происходящего, но был ранен разъездами противника». Вывод: появление начальника дивизии со своим Конным дивизионом и 2-го Корниловского ударного полка в направлении отступления отряда полковника Пуха оказало своим маневром с отбитием атак красных благотворное влияние на исход боя, и полагаю, что это согласованное появление в нужное время и в определенном месте было не без участи начальника отступавшей в окружении группы корниловцев полковника Пуха.