Исход Русской Армии генерала Врангеля из Крыма

А. В. Туркул

А. Судоплатов

В. М. Савинский

Князь П. П. Ишеев

И. И. Савин

А. Л. Сапожников

Генерал барон П. Н. Врангель с А. В. Кривошеиным и генералом П. Н. Шатиловым

Генерал барон П. Н. Врангель с войсковыми атаманами казачьих войск 22 июля 1920 г.

Генерал барон П. Н. Врангель с членами правительства Юга России и представителями командования в Севастополе

Генерал барон П. Н. Врангель с чинами английской миссии

Генерал барон П. Н. Врангель при эвакуации Севастополя

Графская пристань в Севастополе в дни эвакуации

Население направляется на погрузку

Последние части следуют на погрузку в порт

На пристани Севастополя при эвакуации

Крейсер «Генерал Корнилов» покидает Крым

Адмирал Дюмениль зачитывает французским матросам прощальное приветствие генералу Врангелю

Бледный, он выступил из строя. Замер передо мной.

— Знаешь, кто еще хочет перебежать?

— Не могу знать.

— Пороть!

Стрелка увели.

— А вас, если не выдадите заговорщиков, расстреляю сейчас же каждого второго из пулеметов.

Они знали, что мои слова не пустая угроза, что как я сказал, так и сделаю. Но все стояли замертво, смирно, с бледными лицами, и я никогда не забуду почти неприметного глухого волнения, не в движениях — никто не пошевелился, — а какой-то внутренней дрожи темных, округлившихся глаз, обсохших ртов. Должен сказать, что внутренне я страдал, исполняя железный долг начальника. Внезапно в тяжкой тишине, когда я уже думал подать знак пулеметчикам, из строя послышался быстрый, как в лихорадке, голос:

— Выдавайте, чего тут, выдавайте, всем, что ли, из-за сволочей погибать!

Подойдя к заговорившему стрелку, я сильно ударил его рукой по плечу.

— Ты! Говори!

Стрелок содрогнулся, покачнулся.

— Говори! — крикнул я.

Солдат назвал двоих. Те выдали еще пятерых. Так была выдана вся коммунистическая семерка во главе с бывшим красным офицером. Все они под видом простых красноармейцев переходили к нам с заданием разложить дроздовцев изнутри. Они были из того пополнения, которое капитан Барабаш оставил у себя без проверки и чистки. Все семеро были арестованы, преданы военно-полевому суду и повешены.

А побег Барабаша, которого я любил, кому верил до самой глубины, признаюсь, стал для меня мучительным горем. «Барабаш, как же так, Барабаш предал нас, перекинулся к красным», — целыми днями думал я, и сердце болело, точно в нем открылась широкая рана. Через несколько дней в Васильевку пришла на смену нам 34-я дивизия. Потом Васильевку, уже в который раз, захватили красные, и нас двинули ее отбивать. Уже в который раз Васильевку мы отбили. Штаб полка разместился на старых квартирах, в доме мельничихи.

— У меня есть к вам дело, да не знаю, как и быть, — сказала она шепотом, озираясь в потемки.

— Какое дело?

— Да вот, письмо. Красные приказали, когда будете здесь, передать вам тайком.

Я с любопытством взял письмо. Со смешанным чувством горечи и странной жалости узнал я знакомый почерк. Письмо было от капитана Барабаша. Еще большую жалость — и жалость презрительную — почувствовал я, когда стал читать его письмо.

Капитан Барабаш писал, что за фронтом, под Советами, у него осталась невеста, что он больше не мог вынести разлуки с нею. Вместе с тем он уже давно потерял веру в нашу победу, в Белое дело и в белую Россию, которой никогда не будет. Он перешел к красным, и красные ничего ему не сделали, а дали командную должность. Он писал мне, что ему поручено предложить мне перейти на сторону Советов, что он, капитан Барабаш, готов дать любые гарантии не только в том, что жизнь моя будет сохранена, но и что я немедленно получу должность не ниже командира советского армейского корпуса. «Если Вам угодно будет ответить, — заканчивал письмо Барабаш, — то прошу Вас передать Ваше письмо хозяйке этого дома, так как Васильевка еще будет нами, надо думать, занята».

В ту же ночь я устроился за шатким столом и стал писать ответ. Если бы он был шкурником и потому перешел к большевикам, нам не о чем с ним было бы говорить. Но он отдал им сильную, свободную и честную душу. Зачем? Вот этого я не мог понять. Зачем он, верный дроздовец, променял все будущее русского народа, свободное, сильное, честное, на рабство коммунизма? Он-то зачем поддался временному затмению России советской чернью? Он ведь все это понимал, он хорошо понимал и знал, несчастный Барабаш, за что мы деремся против кошмарной советской тьмы со всеми потемками, — чтобы незапятнанным, чистым защитить для будущего образ России; ведь он сам четыре раза был с нами ранен в огне.

«Неужели Вам не стыдно тех жертв, — писал я ему, — какие отдала четвертая рота за наше правое дело? Пусть все ее мертвецы, верные солдаты России, напомнят Вам об этом. И подумайте сами, что сделал бы капитан Иванов, узнав о Вашей измене, если бы был жив. Капитан Иванов верил Вам так же, как я, как мы все».