Исход Русской Армии генерала Врангеля из Крыма

К вечеру мы почему-то снова отправились в Южную бухту, где и получили часов около семи вечера приказ по рупору сняться с якоря и взять курс на Константинополь. Очень волновались, разведут ли понтонный мост и дадут ли возможность пройти. В городе шла бесперебойная стрельба, на набережной жутко горели склады. Как раз в этот момент команда выстроилась на палубе для вечерней молитвы. Потрясающее впечатление произвело пение молитвы «Спаси, Господи, люди Твоя» на фоне пылающих зданий и при звуках ружейной перестрелки. В такой трагической обстановке я прощался и, увы, как оказалось, навсегда с моей Родиной.

Наш пароход покинул Севастопольский рейд первым, но пришел в Константинополь последним. Мы пять суток болтались в море, на открытой палубе под холодным мокрым снегом и дождем. Мы буксировали какой-то поврежденный миноносец. Несколько раз цепи рвались и команде приходилось при большом ветре и качке заменять их. Питание было более чем скудное, а последние два дня ограничивалось только хлебом. Молодые Янишевские (снятые с «Кагула» матросы, куда они сбежали из дома в Одессе гимназистами 15 и 16 лет) с волчьими «матросскими» аппетитами набрасывались на хлеб и моментально уничтожали все наши порции, так что мне пришлось взять на себя диктаторские обязанности и распределять хлеб рационами.

Наконец мы доплелись до Константинополя и на рейде увидели уже прибывшую из Крыма всю великую армаду, к которой присоединилась «Ялта». Все наши помыслы были направлены на скорейшее получение разрешения покинуть пароход, а затем пробраться обратно в Софию. Каким-то, теперь не помню, способом мы связались со знакомыми, уже находившимися в Константинополе. Так прошло несколько дней. Голод и холод продолжались. Пароходы окружали десятки торговцев на лодках со всякими примитивными съестными продуктами, которые за бесценок обменивались изголодавшимися на обручальные кольца, нательные кресты и т. п.

Как-то к вечеру к пароходу подошла лодка, и лодочник стал вызывать «прокурора Попова». Я откликнулся, и на блоке мне подняли корзину, наполненную вкусной, давно забытой едой: котлетами, сардинами, колбасой, в изобилии хлебом и пр. Прибавлена была также бутылка водки и вина. Это мой одесский судебный следователь Агура, ранее эвакуировавшийся в Константинополь и поступивший на службу в наше посольство, узнав о моем пребывании на «Ялте», прислал продовольствие с особо ценной для меня запиской, в которой сообщил, что разрешение мне покинуть судно уже имеется. Присланной еды было так много, что хватило ее не только на семью Янишевских (действительно ставшую мне родной), но удалось угостить и соседей, и мы впервые со дня нашей посадки на пароход поели вдоволь.

На второй или третий день комендант получил распоряжение, и я с семьей Янишевских съехал на берег. К счастью, у профессора Янишевского оказался знакомый врач, живший на окраине города, и он приютил нас. Сейчас же мы начали хлопоты на въезд в Болгарию. Насколько это оказалось легко профессору Янишевскому, числившемуся профессором Софийского университета, настолько мое положение оказалось значительно более сложным: недавно, в Севастополе, возникшее отдаленное мое «родство» с семьей профессора Янишевского болгарским консулом во внимание принято не было и в визе в Болгарию он мне отказал. На мое счастье, у меня случайно сохранилось удостоверение страхового общества в Софии, в котором я прослужил несколько недель по приезде в Болгарию, о моей службе в этом обществе. Это дало возможность консулу, человеку вообще благожелательному, признать меня чиновником этого общества и на этом основании дать мне визу в Болгарию и даже снабдить меня бесплатным железнодорожным билетом.

В конце ноября мы приехали в Софию. Этим закончилась моя «крымская эпопея». С каким радостным чувством, полный надежд, я уезжал в Крым и с какой грустью и тоскливым чувством я въезжал в Софию, в этот сумрачный, холодный зимний день…

Прошли года. Скоро 50 лет со дня описанных мною эвакуаций. Личные лишения и невзгоды давно забыты. Но никогда не изгладятся в памяти и будут всегда стоять перед моими глазами десятки тысяч наших доблестных воинов. Изнемогая в неравной борьбе, они отступали, защищая каждую пядь родной земли. Подавленные огромной численностью жестокого противника, не желая ему сдаться, с оружием в руках, они заполнили пароходы, предпочитая неизвестность, полную лишений, сдаче на милость противника. Не забуду я наших воинов, переполнивших пароходы, — голодных, мерзнущих, в оборванных, часто простреленных шинелях. Их морально светлый образ — последних защитников Родной Земли, всегда стоит перед моими глазами, — им честь и слава.

И. Савин^{350}

Плен^{351}