Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек

Но не лучше был и сухой путь. Целых триста верст пришлось ехать Уральскими горами, на границе России с Сибирью, верст пять в гору да с горы столько же. А дорога – каменистая, узкая, едва можно пробираться на повозках в одну лошадь. По обеим сторонам пропасти и обрывы, поросшие лесом. Тягость пути увеличивалась еще тем, что Долгоруким почти не давали отдыха, спеша доставить их скорее до места. Это была не какая-нибудь нынешняя шоссейная большая дорога, а проселок, по которому вместо станций верст через сорок были поставлены небольшие домики для пристанища проезжих и корма лошадей, с такими низенькими дверями, что входить туда нужно было нагнувшись. В этот переезд натерпелись все немало горя и болезней. Но он был еще ничто в сравнении с дальнейшим переездом водой в Березов. Ссыльным дали самое дрянное, старое судно, определенное на дрова. Даже офицер, провожавший их до сих пор и теперь передавший их другому, плакал, расставаясь с несчастными, и говорил: «Теперь-то натерпитесь вы всякого горя». И на этом-то судне плыли они под конвоем из двадцати четырех солдат еще целый месяц, пока не привезли их к городу.

Березов – маленький городок в Тобольской губернии за четыре тысячи верст от Петербурга. Он стоит на островке, образуемом рекой Сосной. Глухое и дикое это место. Жители едят там сырую рыбу, ездят на собаках и носят вместо одежды оленьи шкуры. Как сдерут с животного, так и наденут, продевая руки, вместо рукавов, в шкуру с передних ног. Избы там в то время строились из кедрового дерева с ледяными пластинками в окнах вместо стекол. Страшные бывают там зимы, месяцев по десяти, по восьми, и ничего не произрастает там: ни хлеба, ни даже капусты. Вокруг глухие леса да болота, а хлеб привозят за тысячу верст. В этом-то городе, который тогда был еще маленьким селением, лет за шесть до прибытия туда Долгоруких построили острог для ссыльных. Тут поместились Долгорукие, в большом, низеньком деревянном доме с небольшим прудом, в котором плавали гуси, утки и лебеди. Только эти птицы и развлекали несчастных в их одиночестве. Ели ссыльные деревянными ложками, пили из оловянных стаканов. Кормили их таким хлебом, что часто зубы не брали; держали в таком холоде, что щи мерзли, пока их ели; мало того, пищу приносили даже не каждый день, а на несколько дней зараз. Никуда, кроме церкви, не выпускали, да и то под караулом. Так потянулись день за днем, но твердо переносила всё Наталья Борисовна: и холод, и грубое обращение солдат, и домашние неприятности, еще больше увеличившиеся со скорой, по приезде туда, смертью свекра и свекрови. Переносила она всё твердо и безропотно для того, кого так много любила, стараясь ласками и заботами хоть сколько-нибудь утешить опустившуюся голову мужа. С ним вместе читала Евангелие, вместе молилась и плакала. Так прожила она в остроге уже около восьми лет. Но на восьмой год случилась новая беда. Один мелкий чиновник вместе с младшим братом Натальи Борисовны, двенадцатилетним мальчиком, подученным бывшей государевой невестой, донес, будто Иван Алексеевич говорил дерзкие речи против Государыни.

Князя Ивана заключили в холодный амбар и, разлучив с женой, запретили с ней видеться. Но Наталья Борисовна выпросила позволение видеть мужа по минуте в сутки через крошечное окно и через него целых три месяца передавала ему пищу, и то не сама, а через часового. «Отняли от меня, – рассказывала она сама, – жизнь мою, моего доброго отца и мужа, с кем хотела и век окончить, кому в тюрьме была единственным товарищем. Эта черная изба, в которой я с ним жила, казалась мне веселее царских палат…»

Узнал потом обманутый мальчик, что из-за него тяжко достается молодым Долгоруким, которых он любил, и с горя лишил себя жизни.

Но и последнего утешения – хоть на минуту в день видеть мужа – вскоре лишилась Долгорукая. Четвертого августа 1738 года князя Ивана увезли в Новгород, даже не дав проститься с женой, и там казнили… Она долго не знала, что его уже нет в живых, а когда сказали ей, что увезли, и она стала рыдать и молить, чтоб ее отпустили за ним, ее втолкнули в острог, заперли и приставили к двери часового с ружьем.

После смерти мужа она осталась в Березове одна-одинешенька с двумя сыновьями, потому что родных ее разослали по разным местам. И жила там в страшной нужде еще год и десять месяцев. Наконец в 1740 году ее, истомленную, в рубище, привезли в Москву с обоими детьми, из которых старшему было уже восемь лет, но она не застала уже в живых императрицу Анну.

Не признали в убогой страннице жену казненного когда-то царского друга ни знакомые, ни родные. Вместо прежней богатой красавицы перед ними была нищая, просящая хлеба и крова для детей и себя. Странствовала она из дома в дом, по чужим дворам да передним много лет и, несмотря на всю тягость своего положения, воспитала сама своих детей, записала старшего сына на службу, женила его, а сама осталась одна с младшим.