Искры

Лагерь богомольцев волновался и проявлял ревностное благочестие. Всюду движение, всюду во всей своей божественной силе проявляется пламенная вера. Толпа стремится в храм, чтоб присутствовать на обедне и приложиться к могиле богоматери. В этой пестрой толпе можно видеть армян, приехавших отовсюду. Бросается в глаза пестрота головных, уборов. Тут можно увидеть и османлисскую феску, и курдскую чалму, и высокие меховые персидские шапки. И у женщин самые различные наряды. Армянка каждой страны приняла наряд господствующей в этой стране нации.

Армянин любит подражать. Он не сохраняет своих отличительных особенностей, своей национальности.

И язык, на котором говорили богомольцы, распадался на множество различных диалектов. Речь одного была почти непонятна для другого. Печальнее всего было то, что многие из этих армян говорили на языке той нации, под ярмом которого они томились и совершенно позабыли свой родной язык.

Мне казалось, что в этой пестрой массе национальное единство разрушено, все связующие нити порваны…

Но одна из этих нитей уцелела и сохранилась. Эту нить не мог порвать меч насильника. Она объединяла, связывала в одно, разрозненные части целого. Этой нитью была религия и церковь.

Но могла ли эта связующая нить сохраниться в своей божественной крепости, когда попечение о ней находилось в руках таких монахов как отец Карапет и таких священников, как отец Тодик?

Да и теперь еще мной овладевают горестные сомнения, когда я думаю об этом вопросе.

Празднество в честь богоматери было обращено в торжище, где тайно состязались двоякого рода торговцы, выставившие для продажи свои товары. Таковыми являлись с одной стороны ванские купцы, а с другой — монахи этого монастыря.

Ванские купцы выставили на площади свои мелочные товары, женские украшения, разноцветную парчу, одним словом пестрый хлам, который, однако, способен был привлечь внимание покупателей, ласкать глаз, вырвать из кошелька, даже самых скупых людей несколько курушов. Продавцы стояли около своего товара и громким голосом зазывали покупателей, расхваливая свой товар.

Пройдя ряды ванских торговцев, попадаешь в ряды торговцев-монахов, и перед тобой открывается зрелище целого учреждения — монастыря, представляющего из себя настоящую выставку.

Всходишь на паперть. Там по обеим сторонам входа расположились в два ряда «бедняки» монастырские. По этому ряду, как по улице, где по обеим сторонам стоят торгующие, доходишь до дверей храма. Изрытые язвами, отвратительные лица «бедняков» внушают ужас, вместе с тем, благоговейный трепет перед величием всемогущего бога, который проявил свою мощь на этих несчастных.

Когда мы проходили сквозь строй этих бедняков, какой-то голубоглазый, бледный юноша с золотистыми волосами вскочил с места, и обняв меня, сказал:

— Я боюсь его, Фархат!

Юноша указал на «бедняка», рядом с которым его посадили.

Я его сразу узнал. Это был сын отца Тодика — Степан.

Прежде чем я успел сказать ему что-нибудь, подбежал один из монахов, который стоял рядом с «бедняками», и объяснял прохожим, за какой грех богородица наказала того или иного из них.

Он оттянул от меня Степана и посадил его на старое место. Юноша печально посмотрел на нас и опустил голову. Бедный мальчик! Мало того, что семья сделала его несчастным, она не только не чувствовала своего варварства, но, наоборот, шла еще дальше, выбрасывая вон свою несчастную жертву.

Мы вошли в храм.

Тут на алтаре подряд расставлены мощи святых, вделанные в большие и малые золотые и серебряные кресты. Богомольцы по очереди подходят к каждому из этих крестов, целуют его и кладут свои денежные приношения в поставленное рядом блюдце.

Поклонившись святым мощам, мы направились к могиле богоматери. Всюду расставлены блюдца и чаши для приношений. У мощей стоят монахи, которые рассказывают о чудотворной их силе, возбуждая этим благочестие богомольцев и их щедрость.

Конечно, в те времена все это я воспринимал не так, как теперь, когда пишу эти строки. То, что я пишу теперь, является преображенным отражением моих тогдашних впечатлений. А в те времена я был полон теми же предрассудками и суевериями, которыми жила вся масса богомольцев.

До сего дня не могу забыть как я обрадовался, когда Маро сказала, обращаясь ко мне и к Маргарит:

— А ну-ка поцелуйтесь и станьте братом и сестрой.

Мы с Маргарит одновременно поцеловали святые мощи и дали обет быть братом и сестрой. Маро поцеловалась с Марией и Магдалиной, а мать со старухой Хатун, которая окончив свое дело, пришла в церковь.

Внутренний вид монастыря богоматери был такой же, как во всех прочих монастырях, построение которых относят к пятому веку. Собственный храм был отделен от передней части, которую называли «воротами» храма. Народ стоял в передней части, а служба происходила в самом храме, так что молящиеся не видели служителей церкви. Из храма в переднюю часть вела дверь, откуда появлялся священник согласно обряду службы.