Искры гнева (сборник)

"А что, если бы в тех сторожевых местах, в казацких займищах, да поселить бедняков, беглецов… Тех, которые сейчас ищут убежище в трущобах Дикого поля… — пришла вдруг заманчивая мысль Гордею. — А и в самом деле, — усмехнулся он, — почему бы не воспользоваться таким случаем?.. В свой же родной край можно вернуться и попозже… — Головатый задумался, палец его по-прежнему упирался в бумагу в месте слияния двух степных речек на Правобережье. — Если поставить условие…

Защита работных людей, всех, кто будет строить… Нет, не только тех, а и всех, кто станет оседать в Дикополье, и в первую очередь — около речек Кильмиуса, Крынки, Кальчика…"

Мысли Гордея прорвал раздавшимся под окнами шум.

В светлицу вошёл охранник.

— Там, — указал он на двери, — чумаки, очень обеспокоены…

— Пусть подождут! — оборвал его белочубый. — А сейчас, уважаемый, — обратился он к Головатому, — мы покажем вам то место… — При этих словах черноусый начал расстилать на столе желтоватый, измятый лист.

Двери от внезапного сильного нажима открылись, и в светлицу ввалилась толпа чумаков.

— Человека морите. Взяли в плен или как? — спросил Кривда вежливо. Но в его голосе чувствовалась суровость. — Бросай, Гордей, всё к чертям — и под небо! Заждались!..

Не обращая внимания на решительные протесты алешковцев, чумаки оттеснили Головатого от стола и почти вытолкнули его из светлицы во двор.

По ту сторону частокола стояли уже с кнутами волопасы, подручные атамана. А на дороге, на протяжении почти целой версты, — возы нескольких обозов.

— Пора в дорогу!

— До каких пор будем задерживаться?!

— Пора. Трогаемся! — закричали атаманы.

Гордей догадался, что это из-за него собрались сюда чумаки со всех обозов.

— Говори, Гордей, говори. Тебя ждут, — подтолкнул Кривда Головатого в плечо.

Деваться понизовцу было некуда.

— Друзья! Побратимы! — крикнул Головатый, сняв шапку. — Счастливой вам дороги! Дороги на закат солнца. А я, друзья, поворачиваю на восток. И прошу мне тоже пожелать счастливого пути!

Но чумаки молчали.

— Ты что это?.. Зачем связался с пузанями?.. — зашептал на ухо Гордею Остап и искоса посмотрел на стоявшего неподалёку пучеглазого алешковца. — На что они тебя подбивают? Чего это тебе приспичило на восток?..

Головатый понимал! он не имеет права говорить сейчас, зачем и куда именно едет. Но нужно как-то хотя бы намёками пояснить. Это же хорошие, честные люди, которые считают, его своим, близким. Сегодня при встрече они сердечно его принимали, угощали, назвали побратимом. И он уверил их, что его сердце с ними, что у них общая дорога, и не на один день…

— Товарищество! — снова начал Гордей. — Я поворачиваю назад, туда, — указал он рукой на восток, — ну неотложному и очень важному делу… По нашему с вами, чумацкому… Так что пожелайте, побратимы, удачи!

Но чумаки по-прежнему молчали. Некоторые, бросая хмурые взгляды то на Головатого, то на своего атамана, пощипывали усы.

— Ты говоришь правду? — спросил тихо Остап.

— Да, друже, — ответил тоже тихо Гордей. — Так нужно.

Кривда порывисто рванулся, будто хотел разбросать прочь столпившихся около него чумаков, внимательно посмотрел на алешковцев.

— Возвращаешься? — спросил решительно и недовольно.

— Возвращаюсь, — ответил Гордей и опустил голову.

Остап вышел вперёд и негромко, но так, чтобы было слышно всем, сказал: раз, мол, Головатый принял такое решение, то уж ничего не поделаешь…

— Пусть едет туда, куда постелется ему дорога. И скорее поворачивает на наш Чумацкий шлях, — закончил атаман. — Счастливо тебе, друже!..

— Счастливо!

— Всего хорошего!

— Удачи!

— Счастливо!.. — перебивая друг друга, закричали чумаки.

— А может быть, ещё кто-нибудь вернулся бы с нами на восток? — став впереди Кривды, спросил черноусый алешковец.

Над толпою чумаков прокатился шум.

Из толпы вышел обвешанный двумя сумками Оверко и сказал певуче весело:

— Семь лет я чумаковал, а добра-удачи не узнал.

Хочу хотя бы семь дней показаковать. Эй, друзья дорогие! Не гневайтесь, если виноват. Прощайте и добром вспоминайте! — Он развёл широко руки, словно обнимая чумаков, затем прижал ладони к груди, трижды на три стороны поклонился и, заломив набекрень шапку, твёрдо ступая, присоединился к Гордею.

— Санька, музыканта бы ещё нам, — шепнул Оверке Головатый.

— Я тоже с вами, — послышался голос Санька.

Он выскочил из толпы чумаков и побежал к своей мажаре, обошёл вокруг неё, обнял за шею одного вола, потом другого, погладил нм спины, подхватил сумку, из которой торчали сопелка, дудка и самодельная дрымба, вернулся всё так же бегом назад, взволнованно, как Оверко, поклонился чумакам и стал рядом с Головатым.

— Ну, счастья вам! — сказал Кривда, крепко обнимая всех троих сразу. — А если нужно будет опять подвезти то, чем разить-смалить, — щурясь, хитровато подморгнул он Гордею, — то дай знать, скажи, откуда — с Дона или с Днепра — и куда именно… А вот это на память… Будешь, друже, горло полоскать, — и Остап сунул в саквы Головатого окованную серебром, с замысловатыми узорами тяжёлую баклагу.