Искры гнева (сборник)

Во дворе Якима и вокруг него целый день толпились взволнованные бахмутцы. По очереди, один за другим, они спускались в колодец и выбирались из него с вёдрами, коробами, сумками, наполненными белым соляным крошевом.

Колодец был узкий. И его начали расширять, углублять.

Рано утром на другой день дорогу к Якимовой усадьбе перекрыла стража соляного промысла.

Перед многолюдной толпой бахмутцев появился Недзиевский. Показывая на зажатый в руке лист бумаги, он заявил, что отныне вся земля бахмутского поселения, в том числе и соляные колодцы и норы, принадлежат соляному промыслу.

— Все, кто поселился на этой земле, — сказал, подчёркивая каждое слово и окидывая взглядом толпу людей, Недзиевский, — считаются подсоседниками. А подсоседник, как вам известно, должен благодарить своего господина. Кто не захочет подчиниться этому закону, должен освободить землю.

— Выдумка!

— Брехня!

— Покажи грамоту! — раздались возмущённые голоса. Смельчаки попробовали выхватить из рук Недзиевского листок.

Но Кастусь сунул его в карман, выбрался при помощи вооружённых охранников из толпы и направился к дому управляющего Грименко.

Люди ещё немного пошумели и начали было расходиться. Но в это время разнёсся слух, что надсмотрщики б сопровождении стражи обходят и другие дворы и объявляют везде то же самое, что и Недзиевский. Мало того, тех, кто остаётся в подсоседниках, записывают, а тем, которые отказываются, приказывают немедленно убираться прочь.

Кто-то посоветовал идти к Грименко. И все тут же поспешили на околицу, к дому, обнесённому высоким частоколом.

Ворота были закрыты, За частоколом бегали собаки, прохаживались стражники. Но разъярённая толпа людей взломала ворота, ринулась во двор.

После решительных, угрожающих требовании на крыльцо вышел Анистрат Грименко. Рядом с ним стали Недзиевский, Сутугин, несколько надсмотрщиков и вооружённых охранников.

Управляющий подтвердил слова надзирателей о земле, принадлежащей соляному промыслу, о подсоседниках и предупредил, что, если кто-нибудь не покорится, будет сурово наказан.

Люди заметили, что бумага, которую им показал Грименко, была намного меньше тон, что они видели у Недзиевского. Бахмутцы решительно потребовали, чтобы управляющий дал им в руки эту бумагу: они хотят убедиться сами, так ли всё в ней написано.

Но Грименко отказался.

— Это обман! — закричал Шагрий.

Григора тут же подхватили на руки, приподняли, и он оказался лицом к лицу с Грименко.

— Господин управляющий, — сказал твёрдым голосом Шагрий, — с твоей затеей ничего не выйдет. Мы не покоримся!

— Не покоримся!..

— Не покоримся!.. — грянуло решительное, многоголосое.

Недзиевский наклонился, сказал что-то на ухо Грименко и покинул крыльцо.

— Прочь! Прочь с моего двора! — закричал Грименко.

Охранники, выставив перед собой мечи и пики, начали оттеснять людей за ограду. В это время Недзиевский с несколькими надсмотрщиками и стражниками, выскочив из-за угла дома, отрезали небольшую группу людей, в которой находился Шагрий.

— Попался! Вот теперь мы с тобой поговорим!.. — злорадно процедил Грименко, помогая охранникам связывать руки Шагрию и ещё нескольким бахмутцам. — Сюда их! — и он показал на боковые двери, за которыми был вход в чулан, а оттуда — в подземелье.

Двор опустел. Около ворот и вокруг дома снова начали прохаживаться караульные.

Бахмутцы отошли в заросли кустарника. Остановились. Единства среди них уже не было, Разговаривали между собой негромко, вполголоса.

— Нужно что-то делать…

— А что?..

— Бедному нигде нет дороги…

— А может, стать подсоседниками?..

— День или два этого "подчинения" — не так уж и много…

— А куда денешься?..

— Гей, люди, друзья! — послышался вдруг властный голос.

Взобравшись на пень, над толпою поднялся статный, седой, с обвисшими, обожжёнными солнцем усами Гордей Головатый. Кое-кто вспомнил, что уже видел этого человека с солеваром Шагрием на улицах, на рыночной площади. А фигура этого человека была приметная, привлекала внимание.

— Давайте, товарищи, подумаем, — начал не спеша Гордей. — Самое святое и самое дорогое для человека — это воля. Да-да, воля! А сейчас всё идёт к тому, чтобы нас заарканить.

— Правильно! — послышался чей-то голос. — Сначала говорят, на день-два…

— А что запоют завтра?! — поддержал Головатый.

— На три…

— На четыре!

— Накинут, как на волов, ярмо!..

— Закабалят и нас и детей наших! — раздались голоса.

— Вот-вот, — повысил голос Гордей. — Друзей наших уже сейчас связали и бросили на дно темницы!

— Известно, не в гости забрали!

— А как же, угостят под рёбра.

— Это произвол!

— Так что же будем делать, товарищи? — уже грозно, во весь голос спросил Головатый.

Какое-то мгновение все молчали. Но вот кто-то несмело проговорил:

— Когда тебя хотят укусить, то и ты не будь дурнем беззубым.

В ответ люди снова зашумели;

— Верно! Кусайся!

— Не давайся в когти!

— Мы вольные. У нас есть права.

— Теми правами, как пучком соломы…

— Право одно — кусайся!