Искупление

– Подожди, – шагнул к нему Торн. – Левая рука, не самая страшная потеря. Не голова же… Надо перетянуть рану…

– Нет, – Рамлин улыбался. – Я отомстил. Сейчас. Заодно и проверим.

Он все-таки поднялся на ноги и, словно удивляясь самому себе, зажал правой рукой культю и побежал к менгиру. Добежал, ударился о него всем телом, прижался и почти сразу заскреб ногтями вспыхнувшую пламенем шею, задергался, упал и затих.

– Я же говорила, – заметила, подходя, старуха. – Подзови свою дочь, капитан. Я тебя поздравляю, она кроме всего прочего оказалась еще и прекрасным воином. Ты не зря потратил годы на ее обучение.

– Гледа! – окликнул Торн и вновь повернулся к старухе. – Кроме чего прочего?

– Иди сюда, дочка, – старуха воткнула в землю клюку, опустилась на колени и подняла руки. Под упавшими рукавами на худых запястьях обнажились десятки каменных браслетов.

– Это не стриксы, – усмехнулась она. – Это другие камни. Дай мне руку. Вот.

Старуха сняла с руки один из браслетов и надела его на руку Гледы.

– Придете к Унде, покажете. И вам помогут. И вы ей поможете.

– А нам? – подал голос Хода.

– Всем вам, – повторила старуха, вставая на ноги. – Готовься, Веген. Женщины, потерявшие кормильцев, пострашнее энсов.

От домов к воротам бежали свежеиспеченные вдовы. Над деревенькой начинал подниматься вой.

– Спаси и сохрани, – схватился за голову Веген.

Торн оглянулся. Старуха исчезла.

– Где она? – спросил он.

– Вот так всегда, – покачал головой, опускаясь на колени, Веген. – Когда хочет, тогда и появляется. И исчезает так же.

Глава седьмая. Фальшион

«В каждом миге твоей жизни –

вся твоя жизнь».

Трижды вернувшийся

Книга пророчеств

Все ли обесценивается, когда жатва накрывает землю? Лю Чен и братья ушли за полог вместе с жертвенными камнями. Ло Фенг пока избежал их участи, но уже потерял многое, и выгорающие в его теле стриксы словно обратили его самого в пыточную стену, на которой распяты его предки. Или это наказание? Что есть проступок, а что есть часть схватки, которую воин Клана Теней ведет всю свою жизнь? То, что изменяется – живо. То, что застывает в неизменности – мертво. Но если мир меняется неудержимо, если рушится сущее, жизнь может укрыться и в неизменности, поскольку все относительно. Грань неуловима, возможно ее вовсе нет. Законы принадлежат небу, под которым они составлены. Но как быть, если небо затянуто непроглядными тучами? И как быть с зияющей раной в груди? Не язвой, оставшейся после извлечения из нее камня, заряженного в мушкет и сразившего захватившего тело Хата жнеца. Нет, зияющей раной в душевной крепости воина, поскольку сын Клана Теней может расстаться с жизнью, защищая свой клан, но нигде не сказано, что он может пожертвовать жизнью другого эйконца, пусть даже вся его жизнь – дух, заключенный в жертвенный камень. Да, Ло Фенг сделал это во имя великой цели, но он убил не себя, он растратил дух своего предка. Растратил навсегда. Оправдывает ли его деяние столь непоправимую утрату? Или оправдает ли? Ведь он еще не добрался до Острова Теней и не поведал старейшинам о происшедшем. А если и не доберется? Как он должен поступать? Или ему не следует обращаться к наставлениям древних, и придется разворачивать чистый пергамент, на котором будут отмечены не угодные клану намерения, а не будет отмечено ничего? Не об этом ли говорили служители Храма Змеи, заставляя будущих воинов заучивать кодексы и предписания и одновременно с этим повторяя, что когда выпадет идти по пепелищу, придется забыть расположение комнат? Не об этом ли твердил наставник, расчерчивая тело юного Ло Фенга хной, чтобы наметить узор, в который должны будут лечь стриксы героев Клана Теней – «Сила и мудрость клана будут поддерживать тебя, но может так случиться, что однажды ты останешься один. И только тогда станет ясно, чего ты стоишь на самом деле. Только тогда, когда сам станешь собственным наставником, ты познаешь полноту вещей. Только тогда, когда ты вовсе останешься без жертвенных камней». Неужели он знал о том, что может произойти? Или это мудрость матери-основательницы рода звучала из его речей? Как должен поступать Ло Фенг? Почему эти мысли лишают его покоя? Не из-за них ли, сомкнув глаза на мгновение, он теперь открывает их так, словно вываливается из долгого забытья? Или ему мстит принесенный в жертву дух его предка?