Искупление

Разбуженный филином и голосами на берегу, он так и не смог смежить очи. Хотелось ему позвать к себе самого близкого человека, наследника его старого прихода - Мартина, да передумал: проснется боярин Юрей - слово душевное не обронишь... И тут вспомнилось еще не ставленному митрополиту Михаилу, как наехал он единожды на Москву, лет пять назад, по зову первопастыря Алексея да великого князя, как поехали они всем клиром соборным в Тверь и там встретился нежданно посол из Царя-града Киприан, посланный самим патриархом Филофеем. Далеко смотрел Филофей, ведал старец, что и московский митрополит последние дни доживает, и послал ученого болгарина, дабы вывег дал все дела церковные. Но не только церковные дела нужны были послу Киприаяу - дела большой политики не чужды были ему. Митрополит Алексей не пораз и подолгу беседовал с ним во тверской епископии: сей ученый болгарин, показавший себя знатоком богосло-вия, политики и учения богослова византийского Григория Паламы, чьи книги известны уже были на Руси, - этот болгарин беспокоил владыку Алексея, и беспокойство было не напрасно. Вскоре высокоученый болгарин был направлен патриархом из Царя-града на Русь уже с новым благословением - в митрополиты. Великий князь выставил заставу и повернул незваного гостя от Москвы к Киеву, поставя в митрополиты его, Митяя, да так скороспешно, что он в монахах-то побыть толком не успел, что и вызвало неудовольствие Дионисия Ростовского. Киприан во Киеве паутину плетет, еще на владыку Алексея клясловия строил да в Царь-град отсылал, что-де стар стал владыка Алексей, не ведает, что творит. Все ведал владыка! Все ведал и великий князь! Спроста ли стремился Киприан на московскую митрополию? Не-ет! Это он хотел да скашлялся со Литвою - вот где корень сотонинокий! Издавна Литва желала единого митрополита иметь с Русью, да такого, коему Литва была бы ближе, и чтобы жил тот митрополит у них. А коль церковная власть уйдет в руки Литве, тут и власть князя попадет в тенеты и измельчает, - вот куда метил Киприан с Литвою и с Царь-градом. Не бывать тому! Орда после Вожи рада была бы подмять Русь хоть под Литву, дабы повязать Москву пусть единой покуда веревкой, - все легче станет бить потом! - да только великий князь Дмитрий Иванович не столь малоумен... В сундуках лежит серебро и злато, грамота к патриарху Нилу...

Митрополит Михаил лежа перекрестился, вспомнив, что за Филофеем умер и патриарх Макарий, вызывавший самовольно поставленного Михаила в Царь-град, теперь там новый патриарх. Какой он? Худо это или хорошо? Хорошо, что не с этим патриархом шептался Киприан, а худо... А что худо, того и сам не ведал Михаил. Выходило так, что все худо - и что они с великим князем самовольничали, Киприана изобидели да еще так долго тянули с поездкой в Царь-град, но хуже всего было тайное бегство Дионисия. "Презренный лжец! Всех обманул, отца Сергия - тот руку давал за него - в стыд ввел. Ну, погоди, козел белобородый, укреплюся на митрополии, тогда не то архимандритом - попом не поставлю! В монастырь..."

И долго терзался митрополит Михаил. Спохватывался, молился, замечая за собою греховные страсти, но так до рассвета и не смежил очей.

Но вот прошуршали чьи-то шаги. Запахло дымом - то повар митрополичьей поварни затворил кашу на донской воде.

В шатер вошел слуга боярина Юрьи, одел его. Коче-вин-Олешинский дождался архимандрита Коломенского (его тоже одевали), тот пришел с келарем Ильей, и все трое стали облачать митрополита Михаила, торжественно, по чину, будто готовились в кремлевские церкви, а не к молитве на бреге Дона. Дорогие ризы ежедень надевал митрополит, а еще более дорогие лежали в сундуке, на струге. Сам великий князь одобрил: пусть ведает роскошный Царь-град, что ныне Москва - глава городов русских и билою, и казною богата.

После молитвы и завтрака скоро собрались в путь.

В первую лодью сел отчаянный боярин Федор Шолохов со своею дворовой служней и боярин поменьше - Степан Кловыня, тоже со служней. При них было пятеро воев. В лодье были припасы: бочки с медом браж-ным, до коего пока не велено было приступать, бочки с икрой, с рыбой соленой. Там же лежали запасные копья, стрелы, сети для ловли рыбы.

На средней лодье были устроены покои митрополита и всех трех архимандритов: Мартина Коломенского, Ивана Петровского и Пимена Переяславского. Там же цапал бороду боярин Юрья Кочевин-Олешинокий, скучая среди святых отцов и с тоской посматривая на переднюю лодью, где было весело от шуток Федора Шолохова. На той лодье пахло бражным медом. Тут же, при митрополите, томились без дела два толмача московских, митрополичьих. Один разумел по-гречески и был из церковников, другой - на все руки, из беглых, вроде Елизара Серебряника. Митрополит просил Елизара, но великий князь смолчал почему-то...

Митрополит велел подтолкнуть лодьи и, когда они отошли на стрежень, благословил всех и сел на низкий оковренный столец посреди лодьи. Подумал о спутниках: "И бысть полк велик зело". Потом глянул на всходившее из-за леса солнышко, перекрестился и промолвил: