Искупление Дабира

Оба крупных колена ее упирались в стол, но одно было приподнято, потому что для удобства под ним лежала книга в черном переплете. От этого колено казалось больше другого, уходящего в тень. Руки ее с побелевшими пальцами тоже приникли к столу: ладонями и локтями. Все тело ее было мучительно напряжено, и крупная грудь, сосками касавшаяся холодной глади стола, казалась из теплого живого камня. И на лице Кудана было деловитое, тупое напряжение. Гулам так и не снял с нее больших рук: они тяжело лежали сверху на маленькой спине ее и выпяченных бедрах.

Знали или не знали они, что у вазира есть ход в султанское книгохранилище? Она смотрела прямо на него, не отстраняясь от гулама Невиданной красоты всегда было у нее лицо, но теперь глаза ее расширились и так же, как и тело, полны были яростной, голой жадности. И от этого красота ее стала беспредельной.

А еще в ее глазах меняющегося цвета был гнев:

властный и неукротимый. Только во взгляде Кудана, де-сятника-онбаши первого султанского хайля, проявился мужской страх. Но она смотрела на него, неожиданно вошедшего, требовательно, нетерпеливо, и красивые губы ее кривились от брезгливой ненависти к нему. Это было неправильней всего .

Она так и не сошла со стола, даже ногу не подвинула с книги. Маленькие красные туфли были разбросаны на полу в разные стороны. Лежали бесформенно упавшие шальвары. Розовый шелк вспыхнул, заалел, засветился вдруг, задетый солнцем из ниши. Он сделал шаг назад, осторожно прикрыл дверь...

Туркан-хатун, младшая жена Величайшего Султана, взятая от самаркандских илек-ханов, спокойно прошла потом мимо него по садовой аллее, направляясь из книгохранилища к своему дворцу. Легкое покрывало было на ней, маленькие красные туфли твердо ступали по влажному чистому песку. Следом Шахар-хадим, старый евнух -- хаджиб, нес тяжелую черную книгу. Когда евнух склонился перед ним, он увидел заглавие. То была книга поучений древних мужей Эраншахра...

Куда-то укатился калам, стучало сердце, а он стоял, ухватившись обеими руками за край своего малого столика. Нечто затихало на земле. Деревья за окном, качнувшись в последний раз, выровнялись в прямую линию. Он осторожно расправил задравшийся было лист пергамента, отыскал глазами калам...

Кто-то еще находился в комнате. Подняв глаза, он увидел вошедшего имама Омара. Да, была какая-то непонятная связь между бесстыдной тюрчанкой, которую застал он пять лет назад с гуламом в книгохранилище, и этим многогрешным имамом, который вдруг молится богу истово, как суфий, а потом напивается в приюте греха у гябров -- огнепоклонников -- и сочиняет стихи, не имеющие ясного божьего смысла.

Даже губы порой складываются у имама Омара презрительно, как у младшей жены султана. Она же благосклонна к имаму, хоть и не ищет тот явно вблизи нее. Но почему столь пристально смотрит сейчас этот имам к нему на стол? А может быть, он тоже увидел Тюрчанку?!.

III. СУД ИМАМА ОМАРА

Оборвалась единая звуковая нить. Кость беспорядочно соприкоснулась с деревом, и дробный, растерянный стук завершился аккордом бессилия. Агай выпал из божьего хора. Затрещали сучья садовых маклюр, горячим ветром распахнуло узкую резную дверь. Он переступил порог...

Так оно и было. Пергамент на столе у агая завернулся от попавшего в комнату ветра, а калам из его руки укатился на край стола. Даже золотой куб с чернилами сдвинулся и встал боком.

Что-то зашуршало в углу. Это Магриби, который призван помогать агаю в написании книги о правильном устройстве государства. Лицо у поэта испуганно, а протянутые вперед худые руки на треть вылезли из рукавов цветистого халата. Звук его в мире слабый, но настойчивый и неравномерный, подобный крику голодной цапли...

Впервые за двадцать лет растерян агай. От хлопнувшей двери все произошло. В это время года обычны горячие вихри в Хорасане. Говорится у знающих, что невидимый джинн закручивает воздух в высокий столб, сам начиная вращаться вокруг своей оси. По природе вещей это правильно, но джинны вроде бы бестелесны...

В окно виден молодой шагирд, который трудится в саду по ту сторону арыка. Рядом с ним тайный стражник -- мушериф, как принято. Всякий человек имеет здесь свою тень...

Великий вазир собственноручно поправляет все на столе, выравнивает углы. Опять смотрят прямо на мир его выпуклые серые глаза, отражая предметы. Как и вчера, в месяц урдбихишт уставился он на таблице неба, но губы неподвижны. Пальцы все подрагивают, и никак не придет в соответствие с божьим предопределением тройной стук кости о дерево -- знак агая в этом мире...

IV. СУЖДЕНИЕ УСТАДА -- МАСТЕРА ЦВЕТОВ