Искушение

Зато во всем остальном Надя была в тот день необыкновенно доверчива. Она рассказывала внимательно слушающему Пугачеву о своем детстве, так, как будто это детство было давным-давно; просила у него совета, как ей быть с Витькой Муравьевым, который отдалил от себя Симочку Пустовойтову и с новой охотой взялся ухаживать за ней, бедной Наденькой. Поделилась соображениями по поводу гнусного поведения Веньки Марченко, который на недавнем комсомольском собрании обвинил ее в пренебрежении мнением коллектива. Пугачев, со своей стороны, поведал ей без ложной скромности, как он намерен дальше «красиво и правильно» жить и как отлично складываются у него дела на службе. Была одна маленькая странность в этом дне: оба они обращались друг к другу, но как бы и не слишком четко воспринимали сказанное, и как только один останавливался, другой тут же врывался в паузу и заводил речь о чем-то своем, не связанном с предыдущим. Это было немного похоже на взаимную исповедь двух глухих, каждый из которых стремится сам побыстрее выговориться до конца и в то же время не обидеть собеседника. Их не смущала эта странность, более того, они ничего не замечали и были уверены, что ведут вполне стройную, логичную, восхитительную беседу. Не замечали они и того, что совсем не касаются единственно значительной для обоих темы: как они будут дальше и будут ли вообще вместе, ибо быть по-старому, просто дружить и встречаться, после поцелуя на лестнице стало невозможно, а изменить свои отношения значило решиться на что-то слишком серьезное, находящееся почти за пределами разума. Они обходили этот важнейший вопрос неосознанно, не оглядываясь поминутно на него, как на торчащий из пола гвоздь во время танцев, а интуитивно отказались его признавать, словно его не существовало в природе, так загулявшиеся допоздна дети отказываются думать и понимать, что рано или поздно из дома выскочит разъяренный родитель, схватит их за руки и потащит в квартиру, чтобы дать взбучку.

К вечеру, к заходу солнца, как по заказу сиявшего весь день, они уморились и в метро чуть-чуть прикемарили, а Алеша, сидящий между ними, и вовсе заснул, переваливаясь с боку на бок, от одного к другому. Надя сквозь дрему видела синее плотное облако, которое давило ей глаза, а Федор Анатольевич в полусне спорил с Лаврюком о необходимости межотраслевой координации.

Федор Анатольевич около своего дома высадил сына, велев ему быстренько разогреть чай, а сам поехал проводить Надю. Она сопротивлялась, но слабо, потому что синее облако еще больше уплотнилось и давило ей теперь в спину. Она думала, что облако может вдруг совсем расплющить ее, как лягушку на мокром асфальте.

Прощаясь, они постояли минутку возле подъезда. Слегка подморозило, и под ногами поскрипывала тонкая корочка льда. Над ними шумел, возбужденно хлопая дверями, скрипел лифтами, светился разноцветными окнами огромный московский дом. Небо было чернильного цвета и беззвездно.

— Ну, я пошла, Федор Анатольевич, — сказала Надя.

— Привет, маленькая!

И так же естественно, как они разговаривали днем, как уклонялись от главной темы, он сейчас обнял ее и крепко поцеловал в холодные губы. Она ответила, прижавшись на мгновение зубами к его зубам. Потом бесшумно скользнула в черное пятно подъезда.

Дома, уложив Алешу, он разложил на кухонном столе чертежи с намерением поработать. Но не работал, а сидел, с бессмысленной улыбкой глядя на газовую плиту. Он был опустошен, как колодец, из которого выкачали воду. Он иссяк, и это было сказочно приятно. Зазвонил телефон. Машинально взглянув на часы, он отметил, что стрелка приблизилась к двенадцати.

В трубке Пугачев услышал полузабытый низкий женский голос.

— Алло, это ты, Федюнчик?.. Прости, я, кажется, тебя разбудила?

— Откуда ты, Клара? — спросил он безнадежно, уже понимая, откуда она звонит…

7. ВОЗВРАЩЕНИЕ КЛАРЫ

Клара Георгиевна Пугачева (она так и не сменила фамилии) приехала в Москву без определенной цели. За эти годы она и раньше неоднократно наведывалась в столицу, но те приезды бывали столь угарны и хлопотны, что ей и в голову не приходило навестить сына. Да и зачем, думала она. Мальчик в надежных руках, и не стоит его травмировать.

В этот раз она приехала одна.

Клара исколесила, можно сказать, всю страну, передавая себя из рук в руки, как приз. Каждый, с кем она сходилась, почитал бы за счастье оставить ее при себе навечно. Это был один из главных принципов, по которому Клара выбирала себе очередного спутника жизни. С мужчинами она жила в среднем по полугоду, иногда чуточку больше, до того ровно момента, когда пыл первой страсти начинал остывать и светлый праздник вытеснялся потихоньку серыми буднями. Обычно любовное затишье знаменовалось тем, что любящий новый друг катастрофически быстро утрачивал озорную щедрость и бодрость духа — и готовность к бурным и дорогим приключениям сменялась у него тупой задумчивостью и вспышками нелепых упреков. Вот тут как раз Клара и собирала чемоданы.