Искушение чудом

«Пугачев в цепях». Портрет работы неизвестного художника. Симбирск, октябрь 1774 г. Из собрания Государственного исторического музея Эстонии.

… На Болотной площади в Москве в присутствии многочисленных толп Пугачев был 10 января 1775 г. казнен. Вместе с ним на высоком помосте сложили свои головы его верные сподвижники Тимофей Иванович Падуров, Афанасий Петрович Перфильев, Василий Иванович Торнов и Максим Григорьевич Шигаев. В феврале того же года в Уфе был казнен еще один соратник Пугачева — Иван Никифорович Зарубин — Чика.

Все же сразу подавить могучее движение, начатое Е. И. Пугачевым, правительству не удалось. На протяжении нескольких месяцев еще продолжались арьергардные бои — их вели разобщенные партизанские отряды «пугачей». Для них легенда сохраняла притягательность, хотя сила ее шла на убыль. Но не убывала вера народных масс в конечное торжество социальной справедливости. И если это было чудом, то они продолжали верить в него.

«Я не ворон, а вороненок, а ворон-то еще летает», — гордо бросил П. И. Панину плененный Емельян Пугачев. Уже переставший быть «третьим императором», он снова стал тем, кем был с самого начала — предводителем обездоленных, униженных и обманутых.

ПЛЕННИК ЛЕГЕНДЫ

Убьете,

похороните,

выроюсь!

Об камень обточатся зубов ножи еще!

Владимир Маяковский

Непохожий император

Что же представляла собой легенда о Петре Федоровиче как феномен народной культуры? Было ли это единичным, уникальным явлением или имело аналоги и параллели? Как свидетельствуют факты, мифологизация «третьего императора» представляла собой одно из конкретных проявлений более общей мета-легенды о «возвращающемся избавителе». Проанализировав разнообразные ее модификации на русском материале XVII–XIX вв., К. В. Чистов выделил несколько обязательных для нее тематических блоков. Вкратце они сводятся к следующему: намерение «избавителя» освободить крестьян или существенно облегчить их положение; сопротивление дворян («бояр») и насильственное отстранение «избавителя» от власти: его «чудесное спасение» с подменой или бегством и последующие странствия (или заточение); встреча народа с «избавителем» или получение от него вестей; козни правящего царя и появление «избавителя»; его «узнавание», воцарение и осуществление социальных преобразований с пожалованием ближайших соратников и наказанием изменников («бояр», придворных и др.). По основным своим параметрам легенда о Петре III вписывалась в приведенную схему, сочетая исторические реалии (отдельные аспекты жизни и деятельности императора) с их фольклорным переосмыслением в контексте традиционных народных представлений о справедливости и «свободной вольности».

Незадолго до своей кончины престарелая фрейлина Н. К. Загряжская, свидетельница шести (!) царствований, рассказывала А. С. Пушкину о происшествиях давних лет. Вспомнив дни молодости, она так обмолвилась о Петре III: «Я была очень смешлива; государь, который часто езжал к матушке, бывало нарочно меня смешил разными гримасами; он не похож был на государя» [133, т. 12, с. 177]. Эти слова престарелой «кавалерственной дамы» удивительно метко схватили одну из любопытнейших психологических граней характера будущего персонажа народной легенды. «Непохожесть», на всю жизнь запомнившаяся Н. К. Загряжской, означала, видимо, нечто непривычное, не соответствующее обыденным, традиционным представлениям об образе императора реальному поведению его реального носителя. Будучи по масштабам той эпохи достаточно образованным человеком, Петр III не был ни злодеем, ни интриганом. Этим он и отличался от вереницы своих предшественников и преемников, прежде всего от Екатерины II. Он был необычен среди них.

В частности, своим отношением к людям, стоявшим, по представлениям той эпохи, на более низких ступенях социальной лестницы. При всей нелюбви к великосветским условностям, особенно когда он был наследником, Петру иногда приходилось скрытничать. Примером может служить лично написанное им по-французски 23 января 1750 г. распоряжение И. Пехлину [29]. В сущности речь шла, казалось бы, о незначительном деле — выплате денег итальянскому музыканту Клаудио Гаю (согласно контракту тот должен был получать «ежегодно за каждый квартал по 100 рублей, что в год составит 300 рублей»)[11].