Искушение фараона

– Что же, теперь ты знаешь, что это не так, – коротко бросила Шеритра. И все же, несмотря на резкость тона, она жадно всматривалась в его глаза, охваченная отчаянием и надеждой, стараясь и одновременно страшась найти хотя бы малейшую тень неискренности, так хорошо знакомое ей выражение скрываемого обмана, запинку, неуверенность. И не находила ничего. Хармин нахмурил брови.

– Почему ты так несправедлива к себе? – спросил он. – И откуда ты знаешь, в чем именно состоит для меня истинная красота? Могу сказать тебе, глупышка, что ту певунью я рисовал в своем воображении женщиной чистой души и страстного духа. Именно это значит для меня красота, а ты щедро одарена и тем и другим, разве не так? Разве не это скрывается за твоей скромной внешностью?

Она удивленно посмотрела на него. О да! «Да, – думала она. – Чистая душа и страстный дух – все это у меня есть, Хармин, но мне так трудно довериться тебе, Хармин, потому что я слишком…»

– Слишком горда, чтобы открыть свое истинное лицо чужому? – Хармин улыбнулся. – Ты боишься, что будешь отвергнута, а твои дарования – принижены? А ты споешь сейчас мне ту песню?

– Ты хочешь от меня слишком многого!

– Я точно знаю, чего я хочу от тебя, – настаивал он. – Чтобы ты была смелой. Ну как, будешь петь?

Вместо ответа она выпрямилась и постаралась не краснеть. Первые слова прозвучали тихо, один раз голос дрогнул, но вскоре уверенность вернулась к ней, и над рекой понеслись древние, напоенные чувством стихи:

Я так жажду твоей любви, она для меня слаще меда. Ты принадлежишь лишь мне, ты для меня – как тончайшее полотно, как изысканные благоухания…

Она пела только женскую часть песни, пропуская ответы ее возлюбленного, и с удивлением обнаружила, что скоро и Хармин стал тихим голосом ей подпевать:

Я останусь с тобой до конца дней, не покину даже в преклонные годы. Каждый день твоей жизни я разделю с тобой, ибо всегда буду дарить тебе свою любовь.

Оба замолчали, Хармин поднялся и сел рядом с ней на пол каюты. Он нежно взял ее лицо обеими руками и тихо поцеловал в губы. Первым чувством, охватившим Шеритру, был панический страх. Ей захотелось вырваться и убежать, но его губы были такими мягкими, нежными, они пахли пылью и пивом, и они ничего от нее не требовали. В конце концов она расслабилась, опустила руки на плечи юноши и ответила на его поцелуй. Когда они разомкнули объятия, Шеритра заметила, что его взгляд затуманен желанием.

– Солнышко, – шепотом проговорил он, – жду не дождусь, когда наступит послезавтра. В гороскопе говорится, что этот месяц будет для меня чрезвычайно счастливым. И вот я встретил тебя!

Шеритра слабо улыбнулась, опасаясь, что он захочет снова ее поцеловать, но теперь она уже начинала понимать, что он наделен воистину сверхъестественным чутьем, когда дело касалось ее желаний. Он быстро вскочил на ноги, опять уселся на табуретку и принялся развлекать ее рассказами о своей жизни в Коптосе. Когда они подплыли к ее дому, он изысканно и любезно поблагодарил девушку за приятно проведенное время, передал ее под опеку Амека и быстро скрылся в каюте, задернув занавеси. У Шеритры оставалось достаточно времени для омовения, потом она надела свой самый изысканный наряд и гордо проследовала в обеденный зал с высоко поднятой головой.

ГЛАВА 8

Я силен, как Тот,

Я всемогущ, как Атум.

Ноги мои идут,

А язык молвит речи, дабы отыскать моего недруга.

Он обречен, и встречи со мной ему не избежать.

В то утро Гори проснулся необычайно поздно. Вчера он собирался подняться на восходе, вместе с богом Ра, и пойти с Антефом на реку порыбачить, а чуть позже отправиться в гробницу. Прислужник, исправно исполняя свой долг, разбудил его ровно за час до рассвета, однако стоило ему выйти из комнаты, как Гори вновь провалился в темную бездну беспробудного сна. Проснулся он лишь четыре часа спустя, раздраженный и всем недовольный.