Искушение. Книга 2. Старые письма

Его сознание омрачало только то, что впервые за эти сотни тысяч лет он не чувствовал сопротивления своим действиям. Начиная с провала первого эксперимента, пришельцы осознали, что столкнулись с неизвестным противником, который расстраивал их планы, не позволяя воцариться на этой планете. Эта попытка будет уже четвертой. Более двухсот тысяч лет скрупулезно, по крупицам создавали потомки Марса причинно-следственную цепочку, которая должна была породить уникальное существо, способное заставить людей, подобно управляемым машинам, сделать свой мир непригодным для себя и комфортно-уютным для поселенцев.

Перед глазами Оммма промчались события прошлых поражений. Особо катастрофическим было последнее. Мир людей, расколовшись надвое, схлестнулся в гибельном сражении, которое шло по всей планете. Вспышки ядерных взрывов озаряли небо во всех частях света. Холод ядерной зимы хоть и покрыл планету полярными льдами, но радиация заставила марсианских колонистов на время перебраться на лунные базы, которые пустовали со времен начала колонизации.

Поиски противника не давали никаких результатов и ученые Марса пришли к выводу, что им противостоят существа, которым подвластны другие пространственные измерения. Но эта гипотеза не остановила колонистов. Тем более, что противник проявлял себя всякий раз только в канун завершения операции.

Эпилог. Часть 2

12 января 1970 года. Борт авиалайнера Boeing-747. Первый трансатлантический перелет из Нью-Йорка в Лондон.

Курносая заскочила за почетным секретарем Бильдербергского клуба на борт 747-го Боинга в бар для VIP-ов, когда он выговаривал бармену, что тот налил в его бокал французского коньяка, вместо армянского. Смерть почтенного Джейкоба Блюмма во время первого трансатлантического перелета флагмана американской гражданской авиации из Штатов в Лондонский Хитроу[103] серьезно омрачила общее праздничное настроение публики. Бармен потом рассказывал, что пожилой джентльмен неожиданно прекратил его отчитывать по поводу коньяка, залпом опустошил рюмку, обернулся, поднял руку в приветствии, будто увидел кого-то, проговорил «Салюдо! Рамон!», затем проговорил непонятное слово — «Манасаровар» и повалился на ковровое покрытие бара. Старику Блюмму должно было исполниться 72.

Многие уважаемые люди по обе стороны Атлантики с облегчением вздохнули, узнав о кончине этого беспокойного старика. Джейкоб Блюмм всегда вносил в размеренную жизнь хозяев Уолл-стрит суету и беспокойство. Появление его лимузина в районе финансовой Мекки предвещало БОЛЬШИЕ ДЕНЬГИ. Кому-то везло, и он становился сказочно богат, а кто-то терял все, иногда, даже жизнь. Впервые он сколотил приличный капитал в ходе гражданской войны в Испании, а потом на поставках стрелкового оружия Финляндии накануне военного столкновения финнов и русских. К концу Великой Войны никто не решался даже примерно оценить его состояние. Часть подконтрольных ему структур отслеживала исполнение контрактов по ленд-лизу Советской России. В то время как другие его компании поставляли радиолампы для Telefunken[104], которая производила ранцевые радиостанции для Вермахта[105].

Блюмму был присущ талант всегда находиться в центре событий, оставаясь при этом в тени. Его офис в Эмпайр-стейт-билдинг[106]

занимал небольшое, по меркам его бизнеса, помещение — не более пары сотен квадратных ярдов[107]. Войти в него можно было, потянув за кольцо в зубах бронзового дракона. Отливающий золотом дракон на фоне мореного дуба массивных дверей всегда поражал деловых людей своей вычурностью. Многие открывали эту дверь, но мало кому довелось увидеть интерьер места, где обитал хозяин. В приемной посетителя встречала секретарша Блюмма — Мегги Пью, которая величественно восседала за огромным рабочим столом, уставленным телефонами. Это была крашеная блондинка неопределенного возраста, которая, как шептались вокруг, свободно говорила на всех языках планеты. Через «кордон», оберегаемый этой дамой, не проникал практически никто. Джейкоб Блюмм не любил принимать гостей в этом офисе.

Тем редким счастливцам, коим довелось преодолеть этот «рубеж обороны», открывалось, поистине, странное зрелище: тяжелые шторы из плотной гобеленовой ткани практически полностью закрывали огромные окна; свет с трудом выхватывал из сумрака интерьер, напоминающий покои восточного владыки. Глубокие кресла-диваны с множеством расшитых шелком подушек, ковры, вазы с фруктами и цветами, хрустальные графины с разноцветными напитками. Когда глаза привыкали к глубокому полумраку, перед посетителем представал хозяин этого великолепия в шелковом халате цвета свежей крови с вышивкой из мелких бледно-розовых драконов. Как правило, он ждал, когда гость сам подойдет к нему и только тогда поднимался из старинного кресла, украшенного резьбой в виде различных цветов и фруктов. За многие годы этот зал только несколько раз видел, чтобы хозяин первым вставал при появлении гостей.