Добравшись до Новой Англии и по телефону со всей тщательностью доложив, как дела у Г.Б. и что вообще происходит в России, я в ответ без перехода услышал, что ему, Некричу, известно о моих занятиях опричниной – так почему бы результаты не доложить в Русском центре при Гарвардском университете? Не дожидаясь ответа, Некрич добавил, что сам, к сожалению, представить меня не сможет: через три часа у него самолет в Европу, но проблемы здесь нет – переговорить с Кинаном, который возглавляет Центр и договориться насчет лекции он успеет. В заключение мне был продиктован телефон Кинана и велено перезвонить ему вечером.
Так получилось, что тогда, из-за скорого некричевского отъезда, я обидел человека, который явно не желал мне ничего, кроме добра. В Москве фамилия Кеннан мне попадалась, я знал, что это весьма уважаемая в Америке семья советологов и дипломатов, и почему-то решил, что Гарвардский Кинан из них. С моим английским, да еще со слуха, разобрать, сколько «е» – одно или два – идет после «К», было нелегко. Пока же, день спустя, Кинан любезно провел меня по Гарварду, среди прочих тамошних достопримечательностей показав и хранилище замечательного Гарвардского архива, и библиотеку. Потом мы долго беседовали у него в офисе.
Кинан недавно вернулся из Москвы, где сотрудничал как раз с той кафедрой, на которой я защищался. В
общем, у нас нашлось немало общих знакомых, и обоим это понравилось. Дата лекции была уже назначена, разговор подходил к концу, и тут он вдруг спросил меня, не думаю ли я, что переписка Грозного с Курбским – поздняя подделка. Я ответил, что такое мнение слышал, однако, мне кажется, что это калька с подобных работ о «Слове о полку Игореве». И походя добавил, что для человека, для которого русский язык родной, подлинность переписки очевидна. Фальшивки стряпаются иначе. В посланиях Грозного чересчур много страсти, экспрессии, чересчур скачет мысль, а имитация, хочешь не хочешь, более аккуратна и академична.