Искушение в пустыне

Общий бестолковый галдеж. Профессор с улыбкой объясняет что-то туземцам. На трибуне что-то кричит, бешено жестикулируя, и стучит по пюпитру кулаком Гаврилов…

Пропавшее письмо

Профессор Богданов сидел в своей скромной комнатке за рабочим столом, заваленным всякими бумагами и книгами. Над столом висел большой портрет молодой красивой женщины, а пред ним, как тихая жертва, — большой букет живых цветов. В широко открытую на террасу дверь виднелась дорога и бухта с дремлющим крейсером. Рядом в кресле сидел лорд Пэмброк.

— Чем же кончилось ваше столкновение с Рейнхардтом? — спросил профессор.

— О, я успокоил его очень быстро!.. — сердито отвечал лорд. — Я сказал, что подчиняться распоряжениям его исполнительного комитета я не желаю: я здесь второй представитель международной комиссии и своей лаборатории для его бестолковых общественных работ я не брошу, а если он позволит себе хоть малейшее насилие, пушки «Норфолька» очень быстро сотрут его с лица земли вместе с его чрезвычайкой…

— Ого, как вы поговариваете!.. — усмехнулся профессор.

— Но он нестерпимо надоел мне, этот зарвавшийся еврей!.. — раздраженно воскликнул лорд.

— Это очень нехорошо, друг мой… — повторил профессор и, смеясь, прибавил: — Вы начинаете сердиться, а это помешает объективности ваших наблюдений…

— Я лучшие годы свои отдал проповеди коммунистического анархизма, — задумчиво сказал Пэмброк, глядя в землю. — Но для коммунизма нужен прежде всего человек в прекраснейшем смысле этого слова — в этом Макс совершенно прав. А эти… бешеные орангутанги прежде всего и разрушают всякую веру в человека… И больше всего этот нахал-еврей… Вы посмотрите, что он только делает!..

— Очень смотрю… — отвечал профессор. — И, по моему мнению, опыт становится все более и более интересным…

Вы помните, как первые дни он кричал против квази-коммунистов, которые примазались к ним? А теперь он провел в чрезвычайку как раз этих уголовных господ, и они действуют…

— Не понимаю, на что ему понадобились эти прохвосты!.. — сказал лорд.

— Они не имеют никаких моральных «предрассудков», они очень активны, они не желают работать и для сохранения своего положения господ, привилегированных, они пойдут на все… — отвечал профессор. — Теперь все чистое и действительно благородное притихло. И определенная опасность прежде всего грозит этому мечтателю Максу.

— Но это безобиднейший и благороднейший человек!.. — воскликнул Пэмброк.

— Вот поэтому-то он более других и неудобен… — сказал профессор. — А потом его полюбила красавица Ева, а Рейнхардт сам в нее свирепо влюблен. И вы увидите: не брезгуя никакими средствами, он удалит своего соперника. Повод к этому уже есть и прекрасный: Макс вместе с Арманом мужественно организует оппозицию из всего, что есть на острове честного и энергичного. И, сломит себе шею: их немного, негодяев больше, а всего больше — стада…

— Я этого не допущу… — твердо заявил англичанин. — Я вмешаюсь…

— Боже мой, да когда же вы, наконец, поймете, что этим вы только мешаете исцелению этих тысяч душевнобольных!.. — воскликнул профессор. — Жертв были миллионы и их будет много, много еще, без этого им не выздороветь. Не все так скоро прозревают, как, видимо, начинаете прозревать вы… — сказал он, нажимая кнопку звонка. — Человечество, эта особенно неудавшаяся порода обезьян, в отличие от других пород, подвержена особому виду душевной болезни… Вот что, Петр, — прервал он себя, обращаясь к вошедшему на звонок слуге, пожилому русскому солдату с выражением какой-то затаенной скорби в глазах. — Будь добр, дай нам, пожалуйста, бутылочку мадеры и каких-нибудь там бисквитов, что ли…

— Слушаю… — сказал тихо Петр и вышел.

— Послушайте… извините, что я вас перебиваю… — сказал Пэмброк. — Как это вы ухитрились добыть себе прислугу в царстве равных?

Профессор засмеялся.

— Я не ссорюсь с Рейнхардтом, вот и все… — сказал он.

— Он назначил ко мне Петра отбывать трудовую повинность в качестве… моего ассистента в работах по социологии…

— Но сам Петр? Какой же он коммунист, когда он пошел в лакеи хотя бы и к социологии?

— Он всеми силами души ненавидит коммунистов и сам попросился ко мне… — отвечал профессор. — Он очень мягкий и приятный человек, но что-то ужасно грызет его: целые ночи напролет он вздыхает, ворочается, молится…

— Ничего не понимаю… — сказал Пэмброк. — Если он не коммунист, как же он попал сюда и зачем?

— Я и сам ничего не понимаю… — отвечал профессор и замолчал: вошел Петр с подносом, на котором было вино и бисквиты, и довольно неуклюже поставил его на стол. — Спасибо, голубчик… — поблагодарил его профессор.

— А вы вышли бы, барин… — сказал Петр. — Уж очень чудно, что у нас делается…

— Что такое?