Искусство быть

Первая «вещь», с которой он имеет дело, — это его собственное тело; уж затем он переходит к другим вещам: деревьям для костра или для шалаша, фруктам, животным и злакам для приготовления пищи, хлопку и шерсти для шитья одежды. С развитием цивилизации круг вещей, с которыми он соприкасается, многократно расширяется. Появляются оружие, дома, книги, машины, корабли, автомобили, аэропланы, и человек должен справляться со всем этим.

Как же он это делает? Он создает вещи, изменяет их, использует, чтобы сделать другие вещи, потребляет. Вещи сами по себе ничего не делают за исключением случаев, когда человек сделал их для того, чтобы они сами производили другие вещи.

В каждой культуре соотношение между вещами

и действиями различно. В противовес современному человеку, окруженному множеством вещей, поколения простых охотников и землепашцев, например, имели дело с относительно небольшим количеством вещей: немного инструментов, сетей и оружия для охоты, какая-нибудь одежда, какие-то украшения и посуда, но у них не было постоянных жилищ. Их пища должна была быть быстро съедена, чтобы не испортиться.

Вместе с количеством вещей, с которыми человек соприкасался (или просто окружавших его), увеличилось значение его действий.

Конечно, он чувствовал, видел и слышал, потому что его организм так устроен, в этом у него нет выбора. Он видит животное, которое может убить для еды, слышит шум, который предупреждает об опасности; слух и зрение служат биологическим целям, выживанию. Но человек слышит не только для выживания, он может также слышать «необычно» с биологической точки зрения, не с чисто биологическими целями, если не считать главную цель — увеличение жизненной энергии, здоровья, жизнеспособности. Когда он слышит с другими целями, мы говорим, что он слушает. Он слушает пение птиц, шум дождя, теплый тембр человеческого голоса, ритм барабана, мелодию песни, концерт Баха. Слух становится скорее внебиологическим — человечным, активным, созидающим, «свободным», а не просто биологически необходимым качеством.

То же можно сказать о зрении. Когда мы видим прекрасный орнамент на очень древнем глиняном кувшине, а в пещерах — движущихся животных и людей, нарисованных 30 000 лет тому назад, сияние любящих лиц или ужас разрушений, сделанных рукой человека, мы переключаем наши внутренние механизмы с биологически необходимой деятельности в область свободы: от «животного» существования к «человеческому». То же справедливо и для других чувств: вкуса, осязания, обоняния. Если мне нужно поесть, потому что мое тело требует пищи, то обычным признаком этой потребности является голод. Если же человек хочет есть потому, что получает удовольствие от вкусной пищи, то скорее он имеет в виду аппетит.

Продуктом развития культуры являются также такие тонкие вещи, как музыка и живопись. Но обоняние к ним индифферентно. (Генетически обоняние — это главное чувство ориентации животных, так же, как для человека — зрение.) Удовольствие от прекрасных запахов, например, парфюма, — это древнее открытие человека, оно является роскошью, а не биологической необходимостью. То же различие, менее замаскированное, но, несомненно, существующее, относится и к осязанию. Я только напомню читателю о людях, которые прикасаются к другому как к куску ткани, когда проверяют ее качество, в противовес тем, чье прикосновение выражает участие и сострадание.

Разницу между биологически необходимыми и инстинктивными побудительными мотивами (они дополняют друг друга), с одной стороны, и приносящими радость свободными действиями, с другой, можно ясно осознать на примере сексуального акта, в котором участвуют все чувства. Секс может быть вульгарным выражением биологической необходимости, то есть вынужденным, несвободным и безразличным. Но он может быть и свободным, радостным, активным, поистине прекрасным, не преследующим какую-то биологическую цель. Различия, о которых я здесь говорю, — это различия между двумя видами действий человека: пассивным, вынужденным и активным, продуктивным, созидающим. Обсудим эти различия подробней.

Здесь я хотел бы подчеркнуть, что если мир вещей существенно у

же у первобытного охотника, чем у современного человека, то в области человеческих действий это различие не столь однозначно. На самом деле существуют веские доводы в пользу предположения, что первобытный охотник делал больше и, в определенном смысле, жил больше, чем человек индустриальной эпохи.