Искусство частной жизни. Век Людовика XIV

Первая милость, о которой я вас умоляю, мадмуазель (и это необычная милость), — не отвечайте на эту записку. Ибо если вы ответите и об этом узнает господин Конрар, он мне этого не простит и, прикрывая ревность заемным именем, будет обвинять, что я постоянно вам надоедаю и трачу ваше время. А коль скоро я лишь ему обязан честью вашей дружбы (в той мере, в какой я на нее могу претендовать), я должен пользоваться ею лишь с его разрешения и, по его закону, не писать вам без необходимости. С этим я согласен, но, не видав вас более недели, считаю необходимым напомнить о своем существовании. Я нахожу необходимым, посылая вам мою записку-акростих, сопроводить ее еще одной запиской. Наконец, я нахожу необходимым тысячу раз поблагодарить за все, чем, того не ведая, был вам обязан, ибо мне кажется, что я недостаточно поблагодарил вас в прошлый четверг. Но хотя чувствую я глубоко, не знаю, удастся ли мне сейчас выразить признательность лучше, чем тогда. Ибо, откровенно говоря, душа моя исполнена иной, более сильной страстью, наполняющей меня до такой степени, что я не могу думать ни о чем другом и заниматься чем пожелаю. И самое жалостное, что если я вам о ней поведаю, вы, без сомнения, поднимете меня на смех. Только взгляните, мадмуазель, каков человеческий дух, несмотря на всю глубину чувства! Я вбил в себе в голову летать; и хотя это, вероятно, смешно, не могу отказаться от задуманного. Машины этого человека из Польши или из Германии, о котором вам говорили в особняке Рамбуйе, [233] — ничто в сравнении с теми, которые я возвожу всякий день, и уверяю вас, я уже летал во сне, ожидая, пока смогу полететь иначе. Прекрасный юноша,

^{9} с которым я делю кров, страшно удивлен (хотя его нередко обвиняли в ветрености и в воровстве и хотя он вечно порхает) видеть меня в таком воспарении и порой предполагает, что желание крыльев мне внушено честолюбием или любопытством подняться повыше и видеть все, что происходит над нами. Он заблуждается, клянусь вам, ибо я не желаю быть ни орлом, ни даже корольком; с меня хватит мухи, тем более что с этим животным у меня есть нечто общее. Я не делаю шума. Часто надоедаю, но никогда не раню. Я безумно люблю сладости, и, хотя меня порой называют тонкой бестией, нет такого существа, которое было бы легче поймать, нежели меня.^{10}

Так что, несмотря на неудобства, которые с этим связаны, признаюсь вам, что был бы весьма доволен таким метемпсихозом, если бы потихоньку и незаметно смог перебраться из страны Дружеской Близости в страну Нежности, чего давно желаю. Но, мадмуазель, после этой метаморфозы, в которой я не отчаиваюсь, как мне не сбиться с пути? Вы же не захотите, чтобы бедная мошка облетела весь мир, не ведая, куда стремится? Ее может погубить один хлопок руки. Первый же принц-бездельник, ^{11} который ей повстречается (а вы знаете, что их довольно), позабавится ее смертью, или, хуже того, ее убьет зимний холод, если она не отправится в путешествие до морозов. Умоляю, мадмуазель, укажите мне путь, которым ей следовать, какие местности миновать, каких опасностей опасаться и как поскорей добраться до цели. Это не слишком хорошо согласуется с моей просьбой, высказанной вначале, — не оказывать мне честь ответом. Но когда человек хочет летать, он дерзок, и, быть может, господин Конрар не сочтет предосудительным, если вы напишете мошке. Поступайте так, как пожелаете, я же желаю всю жизнь свидетельствовать вам свое почтение с такой же страстью, как желаю летать.

Сафо — Аканту