Искусство частной жизни. Век Людовика XIV

Мадлен де Скюдери

Портрет принцессы Кларэнт из III части романа «Клелия»

(1657)

Еще до возникновения светской моды на составление портретов (зародившейся в 1656 г. и, как мы видели, окончательно выкристаллизовавшейся к 1659 г.) Мадлен де Скюдери запечатлевала черты современников в своих романах, превращая их в настоящие портретные галереи. Это прежде всего относится к двум знаменитым эпопеям «Артамен, или Великий Кир» (1649–1653) и «Клелия» (1654–1660), первая из которых написана ею в соавторстве с Жоржем де Скюдери. Обращаясь к сюжетам из древнегреческой, персидской или римской истории, брат и сестра сохраняли канву событий и основных исторических лиц, но перемежали их вымышленными эпизодами и вводили выдуманных персонажей. Как объясняла Мадлен де Скюдери,

Когда в ход идут знаменитые имена, описываются края, о которых все слышали и чья география в точности соблюдена, когда обращаются к достаточно известным событиям, то ум склонен поддаться соблазну и принять ложь наравне с правдой, при условии, что они искусно перемешаны.[180]

Но это — лишь часть рецепта, использовавшегося госпожой де Скюдери. Смешивая достоверные сведения о прошлом с собственными фантазиями, она добавляла к ним описания современной ей действительности — своих знакомых и покровителей, их домов, поместий и т. д. Иначе говоря, в ее романах присутствовало сразу три пласта: исторический (то есть опиравшийся на источники, считавшиеся историческими в середине XVII в.), вымышленный и реальный. Отличительная черта этой повествовательной техники состояла в том, что такая исходная тройственность не предполагала конечного единства. Как показала исследовательница Морле-Шантала, придавая историческим или вымышленным персонажам черты своих современников, госпожа де Скюдери не обязательно заботилась об их полном отождествлении. Например, в герое «Великого Кира» легко узнавался принц де Конде, однако не все действия персонажа соответствовали поступкам его прототипа. Соотношение между ними было опосредованным: и герой романа, и реальный Конде воспринимались как два разных воплощения одного идеального типа (в данном случае — «великого полководца»), за счет чего между ними был возможен обмен характеристиками, но что не отменяло их индивидуальности.

Кроме того, в романах госпожи де Скюдери было немало портретов персонажей, никак в действии не участвовавших. Все они являлись изображениями современников писательницы и, с одной стороны, обрисовывали круг ее знакомых, а с другой — свидетельствовали о своеобразной игре амбиций. Для многих попасть в «Клелию» было делом престижа: портрет как бы подтверждал, что человек вхож в круги, закрытые для непосвященных. Но и для госпожи де Скюдери выбор портретируемых был отнюдь не безразличен. Детальный, психологически тонкий портрет указывал на близкое знакомство с моделью, так что, запечатлевая черты знатной особы, автор подчеркивал свое привилегированное положение. С этой точки зрения портреты в «Великом Кире» и «Клелии» можно разделить на две категории: в одних была заинтересована сама госпожа де Скюдери, в других — портретируемые.

Престиж портретного жанра делал его предметом своеобразной коммерции между писательницей и светскими кругами. Как подсмеивался в «Буржуазном романе» (1666) Антуан Фюретьер, тарифицируя подобные услуги, «за вставленный [в роман] портрет или характер — 20 турских ливров».[181] Трудно сказать, насколько это справедливо по отношению к госпоже де Скюдери. Получаемая ею выгода не обязательно имела откровенно меркантильный характер. В каких-то случаях портрет мог быть знаком ее признательности за помощь, за покровительство, за оказанное гостеприимство. Да и от тех, кто хотел себя видеть запечатленным в ее романах, она ожидала скорее дружеской благодарности или ответной услуги, чем денег.