Искусство и его жертвы

Анна Петровна в скором времени посвятила Алексея в свою тайну и с волнением прочитала ему, развернув бесценную бумажку: "Я помню чудное мгновенье…" Тот одобрил, восхитившись музыкальностью пушкинских строф. Впрочем, романтическая влюбленность мадам Керн в Александра Сергеевича вовсе не помешала студиозусу приударить за своей прелестной кузиной, а она и не возражала. Отношения их зашли очень далеко, и однажды маменька, заглянув ненароком в будуар генеральши, их застукала полуголыми в недвусмысленной позе. Вышел грандиозный скандал. Слава Богу, Ермолай Федорович находился в то время на маневрах и ни сном ни духом не прознал о своей рогатости. Просто, возвратившись домой, обнаружил, что и Осиповы, и Вульф уехали. Был в недоумении. Анна Петровна сбивчиво объяснила:

— Алексей с матерью повздорил и умчался первым к себе в Дерпт. А когда я встала на его сторону, то Прасковья Александровна и меня отругала. Собралась в одночасье всем семейством и отбыла обратно в Тригорское.

— Да из-за чего ж сыр-бор разгорелся?

Дама, не моргнув глазом, ответила:

— Я не знаю в точности, но как будто бы из-за денег. Алексей вроде проигрался и просил у матери в долг, а она ему отказала. Слово за слово — ну, как водится…

Генерал неспешно раскурил трубку. Произнес задумчиво:

— Очень, очень жаль. Только все налаживаться стало — и на тебе!

— А не согласитесь ли вы, дорогой супруг, также съездить в Тригорское? — неожиданно предложила его благоверная. — И помиримся с мадам Осиповой, и развеемся, отдохнем на природе. Там такие дивные места!

Ермолай Федорович выпустил из ноздрей и губ завитушки дыма.

— А ведь вправду, отчего бы не съездить? У меня по службе никаких срочных дел не предвидится, и на две недельки я вполне смогу отлучиться. В самом деле — съездим! Ты ж моя разумница! — И поцеловал жену в зардевшуюся щечку. А проказница дышала с волнением, плохо веря в свалившееся счастье.

8.

Пушкин едва проснулся, как Арина Родионовна принесла ему кофе и варенье на блюдечке. На подносе няни Александр Сергеевич увидал небольшой конверт.

— Что сие?

— Давеча мальчонка приносил из Тригорского.

— Из Тригорского? От кого же это? Там, поди, и грамотных совсем не осталось. Разве управляющий? Ну, так он писать мне не станет.

Няня сообщила:

— Возвернулися господа, Акулина сказывала.

У поэта заблестели глаза:

— Неужели? Очень любопытно! — Вытащил листок и прочел по-французски:

"Дорогой, любимый, единственный. Сделала все, чтобы вновь увидеться с Вами. Будьте осторожны: тут мой Е.Ф.К. Что-нибудь придумайте. Ваша А. К.".

Он почувствовал, как стучит его сердце. Боже мой! Анна прилетела к нему, окрыленная чувствами. Ах, какой подарок Фортуны!

…И вот опять явилась ты,Как мимолетное виденье,Как Гений чистой красоты!

Он любим и любит. И теперь его мечтам суждено сбыться. Грех вторично упустить такой шанс.

Да, но если с нею муж — "старый муж, грозный муж", —

прямо, как в "Цыганах"! — что делать? "Что-нибудь придумайте". А что?

Александр Сергеевич, перебрав несколько романтических вариантов (как то: похищение, бегство, усыпление супруга снотворным), все же остановился на самом прозаическом — взять и явиться в Тригорское как ни в чем не бывало, на правах соседа, познакомиться с мужем и войти в доверие, а тогда уж… А тогда уж — исходя из дальнейших обстоятельств.

Написал записку по-русски:

"Милостивая государыня Прасковья Александровна! Получив известие о Вашем прибытии, жажду засвидетельствовать Вам и всему Вашему семейству полное, глубочайшее почтение. Не дозволите ли мне заглянуть в Тригорское нынче вечерком? Обещаю быть паинькой. Ваш до гроба А.С.П.".

Отослал мальчика с письмом, а спустя какое-то время прочитал ответ:

"Мой любезный Александр Сергеевич, для чего эти церемонии? Приходите запросто. Обещайте что-нибудь прочесть новое свое. Ждем Вас в 6 часов пополудни. Ваша П. Осипова".

Сделав антраша, Пушкин, хохоча и подпрыгивая, стал готовиться к суаре. Правда, дождь полил, и скакать верхом, а тем более идти на своих двоих значило явиться на глаза любимой в виде мокрой курицы. Что ж, пришлось велеть конюху снаряжать коляску с поднимающимся кожаным верхом, а затем приказать ему влезть на козлы на правах кучера.