Искусство и его жертвы

— Ах, в Москве за месяц ничего не решается. В ней другие порядки, время течет иначе. Москвичам спешить некуда, там уже не Европа, а Азия. Обязательный послеобеденный сон — то, что в Испании называется siesta, — во второй половине дня не отловишь никого из чиновников.

Гости посмеялись. А Екатерина Андреевна элегически возразила:

— Нет, Москву я люблю. В ней такая русскость, дух Руси святой, про которую мы в Питере забыли.

— Петр Великий не терпел Москвы.

— Тем не менее оставался москвичом до мозга костей. Азиатчина у всех у нас в крови. Вон и Карамзин же на самом деле Кара-Мурза — "черный мурза".

Катя смотрела на Глинку и каким-то шестым чувством понимала, что уедет он не просто в Москву — от нее навек. Видела: пытается не встречаться с ней взглядом. Вероятно, принял уже решение, что не будет с ней больше. Сердце ее щемило, и хотелось расплакаться.

— Михаил Иванович, а сыграйте нам что-нибудь на прощанье.

Глинка вышел из-за стола, промокнув рот салфеткой, сел к роялю. Не спеша кашлянул, прочищая горло.

— Разве что из нового альбома на стихи Кукольника — "Прощание с Петербургом".

Катино сердце сжалось больше. Значит, прощается с Петербургом. Значит, и с нею.

Композитор заиграл и запел глухим голосом:

Прощайте, добрые друзья!Нас жизнь раскинет врассыпную…Все так, но где бы ни был я,Воспомню вас и затоскую…Нигде нет вечно светлых дней,Везде тоска, везде истома,И жизнь для памяти моей —Листки истертого альбома…

Катя все-таки заплакала, слушая его, слезы капали у нее с подбородка, а она их не вытирала, словно не замечая.

…Есть неизменная семья,

Мир лучших дум и ощущений,Кружок ваш, добрые друзья,Покрытый небом вдохновений.И той семьи не разлюблю,На детский сон не променяю,Ей песнь последнюю пою —И струны лиры разрываю!..

Плакали уже многие, в том числе и сам Глинка. Он достал платок, промокнул им щеки и конфузливо улыбнулся:

— Вот какую грусть на всех нагнал. Извините!

Но ему аплодировали, хвалили, и повеселевший Михаил Иванович успокоился. Посмотрел на Керн. Сдержанно кивнул.

Пушкин-старший обратил внимание на этот кивок и не знал, как к нему отнестись — вроде связь у влюбленных все еще есть, но зато музыкант уезжает, и один, и надолго, получается — связь и в самом деле на исходе. Ревновать? Или смирно дожидаться своего часа? Он решил: лучше потерпеть.

А прощание Глинки с Керн вышло как-то смазано, вроде несерьезно. Катя только и успела спросить:

— Вы напишете мне из Москвы?

Он отвел глаза:

— Да, конечно. Сразу напишу.

И не написал.

В тщетном ожидании барышня подумала: может быть, откликнуться на любовь Пушкина-отца?

9.

Да Варламов как в воду глядел: Глинка пробыл в Белокаменной до конца весны, ничего толком не добился, плюнул и, не заезжая в Петербург, поскакал к матери в Новоспасское. Целое лето провел в деревне. А когда возвратился в город на Неве, обнаружилось, что мадемуазель Керн у своей матери в Малороссии. Осенью Михаил Иванович выправил себе заграничный паспорт. Целую зиму никого не хотел ни видеть, ни слышать. Собирался выехать в первых числах мая. И внезапно узнал, что вернулась Катя. Он не мог покинуть Россию, не увидевшись с нею.

Был погожий майский день, небо чистое, только маленькое облачко зацепилось за шпиль Петропавловки, не желая двигаться дальше. От реки уже не шел холод. Люди сняли теплое, меховое и переходили на плащи и накидки. Барышни щеголяли с разноцветными зонтиками.

Михаил Иванович попросил привратницу Смольного института, чтобы та позвала Катю в садик возле входа, заходить внутрь не захотел. Сел на скамейку, погруженный в думы. На ветру трепетали клейкие листочки. Солнце припекало по-летнему.

Дочка Анны Петровны выпорхнула птичкой — легкая, взволнованная, в строгом платье с белым воротничком — настоящая ласточка. Композитор поцеловал ей руку.

— Вы совсем поседели, — ласково сказала она.

Он слегка ухмыльнулся:

— Седина украшает мужчину. — И добавил с улыбкой: — Хорошо, что не полысел.

— Тоже бы не страшно. Лысые мужчины очень бывают привлекательны.

Заглянул ей в глаза:

— Вы имеете в виду Пушкина-отца?

— Перестаньте, и вы туда же! Все твердят: выходи за него, выходи, не теряй свой шанс. Нет, не выйду. Не могу, душа не приемлет. Он прекрасный старикан — кстати, и нелысый вовсе…

—.. ну, слегка плешивый…

— Перестаньте, пожалуй! Он прекрасный человек, необыкновенно галантный… да еще отец гения!.. Но душа не лежит… Я, наверное, однолюб…

— Однолюбка, — уточнил музыкант, грустно усмехнувшись.