Искусство и его жертвы

— Здравствуйте, ваше превосходительство, — поклонился отрок несмело.

— Мне сказали, ты стихи сочиняешь, как Василий Львович?

Сашка покраснел:

— Нет, ну, дядя — мастер; я только начинаю.

— Так прочти что-нибудь свое.

— Можно по-французски?

— Сделай одолжение.

Он продекламировал запись в альбоме девиц Бурцовых.

Разумовский хмыкнул, а Мартынов неожиданно отозвался:

— Очень, очень бойко, надо сказать. В этакие годы мало кто смог бы столь игриво… — Но потом осекся и смолк.

Разумовский продолжил:

— Значит, по-французски и пишешь, и говоришь. А по-русски пробовал сочинять?

— Делаю попытки.

— А кого любишь в русской литературе?

Сашка приободрился, эта тема была ему близка.

— Безусловно, Жуковского, Батюшкова, Карамзина. Дмитриева, конечно. И Крылова.

— А Державина?

— Гавриил Романович — столп, как его можно не любить!

— Ломоносова читал оды?

— Да, читал. Но они такие… выспренние… и не слишком трогают.

Согласившись, министр пояснил:

— Он ученый и стихи пишет, как ученый, — больше разумом, нежели душой. Мой отец, Кирилла Григорьевич, будучи тогда президентом Академии наук, очень к нему благоволил. И хотел назначить вице-президентом, только матушка-императрица не разрешила, ибо прислушивалась к немцам-профессорам… а они клевали Ломоносова.

Малиновский добавил:

— С истинными талантами так нередко случается: современники не всегда ценят их должным образом…

— Но вернемся к Пушкину, — сдержанно улыбнулся Разумовский. — А какие науки тебя прельщают?

— Очень люблю историю. Географию тож. А вот к точным наукам сердце не лежит, говоря по правде.

— И напрасно. Точные науки важны. Математика учит стройности мышления. И законы физики, химии надо знать… Ну, да это дело наживное. А скажи, Пушкин, кем ты видишь себя в будущем?

Сашка слегка пожал плечами:

— Трудно загадывать, ваше превосходительство. Ежели идти по дипломатической части, то мечтал бы сделаться посланником России в небольшой, но важной для нас стране.

Алексей Кириллович коротко кивнул:

— Что ж, похвально, похвально… Есть ли у вас еще вопросы, господа? Ну, тогда ступай, Пушкин. О решении нашем ты узнаешь позднее.

Коротко поклонившись, отрок вышел. Сразу почувствовал, что сорочка его насквозь промокла. И на лбу выступили капли. Он достал из кармана носовой платок, начал утирать.

Подскочил тревожный Василий Львович:

— Ну, дружочек, рассказывай, что да как.

Молодой человек вздохнул:

— Вроде бы неплохо. Доброжелательно. Попросили стихи прочесть. Вероятно, Дмитриев рассказал… Я прочел. Говорят: бойко и игриво.

Дядя улыбнулся:

— Это добрый знак.

Их обступили другие экзаменующиеся, завалили вопросами. Было видно, что почти все сильно нервничают.

Вышел старший из братьев Пущиных, тоже утирающийся платком. Любопытные бросились к нему:

— Ну, прошел? Что сказали?

— Как и остальным: о решении сообщат позднее.

Опустился на стул рядом с Пушкиными. Глухо произнес:

— Не возьмут — и не надо. По военной части пойду. В армии — там проще.

Сашка повторил услышанное от Игнатия:

— В армии тоже думать надо, чтоб в живых остаться.

У Ивана в глазах возник интерес к собеседнику; посмотрев придирчиво, он сказал:

— Вы, я слышал, у Кувшинникова живете?

— Да, на Мойке.

— Мы соседи, значит. Заходите в гости. Можем вместе прогуляться в Летнем саду.

— Я бы с удовольствием.

— Значит, договорились. — И они на прощанье крепко пожали друг другу руки.

День спустя получили известие: Пушкин принят в Лицей. А потом и Пущин рассказал о последствиях их вступительного экзамена: оба брата признаны достойными, но, ввиду небольшого количества мест в учебном заведении, может быть зачислен только один; на семейном совете Пущиных положили идти старшему, Ивану.

Сашка простодушно обрадовался:

— Я безмерно рад! Вы мне симпатичны, Иван. И попросим, чтобы наши комнаты были рядом.

— Я согласен. А хотите, будем с вами на "ты"?

— Разумеется. Я и сам хотел это предложить.

Оба рассмеялись, как дети.

15.