Искусство как форма существования

И был один год, когда мы писали натуру, три художника: тот же самый Дервиз Григорий, Павел Сафонов и я, – ну как бы готовились в институт. Я готовился к поступлению в МИПИДИ московский, монументальный, вот этот дейнековский институт⁴³, так называемый.

И должен сказать, что война только увеличивала такую потенцию интереса к искусству и значимость его. Я как-то перемежал официальные занятия с теми знаниями, которые я получал в Библиотеке Ленина, куда я ходил регулярно⁴⁴, где были собрания молодых людей, в курилке шли диспуты, и время было действительно невероятно интересное.

Слева направо: Михаил Злотников, Михаил Рубинштейн, Григорий Кельнер, Юрий Злотников. Москва, квартира на ул. Донская, кон. 1940-х

Я, несостоявшийся музыкант, ходил через день в консерваторию. Кого я только не слышал! Фейнберга, Нейгауза… Гилельса, Игумнова – это были потрясающие музыканты. А потом приезжал итальянский дирижёр Вилли Ферреро⁴⁵, концерты были потрясающие в консерватории, то есть вообще насыщенная была жизнь, и сама эпоха, само время.

Вот я приходил в консерваторию (это уже позднее время) на концерт Шостаковича. В курилке стоит Шостакович, стоит Нейгауз с невероятно голубым галстуком, старик Нейгауз курит (смеётся

). И я так подумал: «Боже мой, артисты, художники, в общем-то в несвободной вроде бы России, пусть это Хрущёв, брежневская эпоха, я уж не знаю… и какое-то желание свободы! Что это такое?»

Мы ходили, я помню, в Новодевичий монастырь, – шли там какие-то события тоже, – в исторический музей. Время было наполнено содержанием конца войны и начала новой сталинской эпохи, то есть новыми «посадками» и новой ситуацией. А так как я жил в доме на Донской, это дом Наркомата среднего машиностроения, и весь дом «сидел», все эти инженеры… И отец каждую ночь ждал с матерью прихода к нам. И потом они в шарашках все работали – то, что описал Солженицын. В таком напряжённом доме я жил, так прошло моё детство. Так что это всё не прошло даром, это всё было очень насыщенно и очень значимо.

В художественной школе ученики были разные⁴⁶, одарённые – школа музыкальная, художественная – там более сложные взаимоотношения между педагогами и учениками, ну, в общем, насыщенная жизнь, конечно, нервами учеников; и там боролось и честолюбие… и молодость, и детство, и юность даже – всё непросто. Но там была замечательная библиотека, были такие сеансы рисования всей школы. Я вспоминаю это время как невероятное напряжение, более того, вспоминаю ощущение, что жизнь непростая.

Я помню, что у меня было с приятелем подозрение на нашего очередного педагога, что не очень всё благополучно. Я что-то сказал лишнее. Помню, как мы шли провожать этого педагога, – почему мы шли провожать – я хотел замазать то, что я лишнее сказал. Не помню, что я сказал, но я сказал что-то недостаточно православное с точки зрения советского и хотел… Ну, в общем, были и такие моменты. Мы шли по Переяславке до Каланчёвки, помню, что-то мы ему дурили голову. А потом оказалось, что он действительно в Московском областном союзе был не совсем простой фигурой, то есть интуи ция нам не изменила. Но я хочу сказать, насколько это всё было напряжённо… Да, начало пятидесятых. Я кончил в пятидесятом году, по-моему.

Ощущение особенности. Мои университеты

В школе ко мне очень хорошо относился мой педагог Славнов, баловал меня, так что я вкусил некоторый привкус вундеркиндства.