Искусство отдыха. Как качественно отдыхать в эпоху вечной занятости

Я была разочарована тем, что звукорежиссер, судя по голосу, не проявил ни капли понимания к тому, что у меня дома не было горячей воды. Я гадала, запачкаю ли блузку, протискиваясь в щель между стеной и мусорным баком; потом подумала, а не все ли мне равно – так и так блузку стирать. В поезде я думала о том, сколько вариантов узора на моей спортивной сумке перебрал дизайнер, прежде чем остановиться на шестиугольниках. Сразу они пришли ему в голову или до этого возникли и были отметены другие варианты с квадратами и восьмиугольниками? На эскалаторе я размышляла о том, как много почему-то кажущихся знакомыми людей едут вверх, навстречу мне, и о том, что, возможно, виной всему то, что я так много повидала уже разных людей за свою жизнь, что почти все вокруг кажутся похожими на тех или иных знакомых. Я грустила из-за смерти Дэвида Боуи и думала о том, сколько еще не написанных им песен нам теперь уже никогда не суждено услышать. Я гадала, засчитывает ли мой шагомер танцы. Я думала разом и о жизни, и о смерти, и о всевозможной чепухе где-то посередине. Я удивлялась тому, что свет погас в тот самый момент, когда губы мужа соприкоснулись с моими. Как ему это удалось?

Причина такой детальности и полноты моих воспоминаний о моих действиях и мыслях в тот день проста – я тогда принимала участие в социальном эксперименте, в ходе которого требовалось «ловить» и удерживать вещи, которые обычно ускользают из нашей памяти со временем и заменяются новыми мыслями и ощущениями. Психолог Рассел Херлберт дал мне маленькую черную коробочку, которую мне следовало закрепить у себя на поясе; он приехал тогда из Невадского университета в Лас-Вегасе, чтобы провести совместное исследование с «Кипешем» в Лондоне. Коробочка соединялась бледно-розовым проводком с розовым наушником. В случайное время дня из наушника раздавалась серия громких и резких звуковых сигналов. Моя задача заключалась в том, чтобы записать в максимальных подробностях мои мысли и ощущения в момент перед звуковым сигналом. На следующий день Херлберт расспрашивал меня о каждом из этих моментов, называя их Сигнал 1, Сигнал 2 и так далее, причем расспрашивал в мельчайших подробностях и мучительно, бесконечно долго. После каждого вопроса я думала, что мы, наконец, закончили, и каждый раз получала новый вопрос.

Визуализирована ли была моя мысль? Была ли она оформлена вербально? Были ли у нее какие-то цветовые ассоциации? Где именно в моей голове она всплыла? Или же я видела ее перед собой? Видела ли я написанный или печатный текст? Слышала ли я слова? Какой голос зачитывал их? Видела ли я саму себя в этих мыслях или как бы смотрела на них со стороны?

На многие из этих вопросов было весьма непросто ответить, плюс иногда возникал соблазн что-то слегка додумать или приукрасить. Однако Херлберт немедленно замечал неискренность. К тому моменту он занимался этим уже сорок лет – сорок лет детального расспрашивания людей об одном-единственном моменте их жизни. В результате я постепенно начала давать более честные, хоть и скудные, ответы. Как, в общем-то, и требовалось. Это был долгий и циклический процесс, и, как и любой другой на моем месте, я постепенно приучилась отвечать так, как надо.

Его метод называется Описательная Проба Опыта, сокращенно ОПО. Благодаря ему Херлберт установил, что в головах большинства людей часто встречаются пять четко выделенных элементов. Он называет их «пятью распространенными феноменами»: визуальные образы, внутренняя речь, чувства, сенсорное осознание и несимволизированные мысли. У меня, как оказалось, доминировали визуальные образы, то есть картинками. Херлберт сказал, что мои мыслительные паттерны были почти кадейдоскопичными – одни наслаивались на предыдущие в более сложных образах, чем у большинства людей (судя по тому, как это прозвучало, это не очень здорово). Еще у меня, как выяснилось, бывают невербальные мысли, которые у некоторых людей возникают в голове постоянно, а у других, в частности, у самого Херлберта – никогда.

Зачем он всем этим занимается? Что ж, вряд ли он сам назвал бы себя так, но я про себя называю его «ловцом снов наяву». В результате таких утомительных интервью он умудряется ловить самые легко ускользающие вещи, случайные мысли, грезы, которые по непонятным нам самим причинами порой вспыхивают в нашем мозгу на долю секунды и тут же исчезают.

Представьте себе, что у Херлберта в руках большая сеть. В нее попадают рутинные дела, такие как принятие душа или пробежка от работы до дома. Все это – слишком легкая добыча, это его не интересует. Такие вещи – не более чем контекст. Иногда в его сеть попадают большие, достойные мысли – те, о которых мы сами считаем, что думаем: работа, которой мы занимаемся, или проблемы, с которыми уже давно боремся. А еще ему хочется поймать более мелкую рыбешку – такую, что обыкновенно проскакивает через ячейки сети: быстрые, сверкающие, несвязанные между собой, разрозненные, берущиеся из ниоткуда и тут же пропадающие в никуда мысли, которые постоянно мелькают в нашей голове.