Искусство похищения сердец

– Дамы и господа, – произносит аукционист, когда на сцену выкатывают огромную картину, скрытую под пологом из чёрной ткани. В зале повисла тишина, и все вытянулись на своих местах, чтобы получше разглядеть. – Перед вами жемчужина сегодняшнего аукциона: полотно «Суд Париса». – С картины сняли полог. Представшие взору танцующие богини во всем своём пышнотелом величии, драматическое пересечение света и тени – все это так же захватывает дух, как и раньше.

Весь зал шумно выдохнул.

Аукционист пускается в повествование об истории картины и её создателе:

– Пауль Рубенс был фламандским живописцем периода Барокко, который развил своё искусство на склоне лет, но имел самобытный стиль...

Воспользовавшись паузой, я проскальзываю в кресло Сент-Клэра. Соседнее место тоже пустует, его сексапильная консультант по искусству ушла. Моё сердце колотится, как и в нашу первую встречу, с той разницей, что мне не пришлось пробежать на каблуках десять кварталов.

– … никогда прежде его знаменитые картины не продавались нигде в мире. Сейчас у вас есть исключительное право стать обладателем этого бесподобного произведения искусства. – Он берёт в руку свой молоточек. – Начнём торги с миллиона долларов?

Несколько десятков табличек взмыли в воздух, словно кто-то спросил у детей в детском саду, не хотят ли они кексы.

– Один миллион пятьсот тысяч?

Тот же лес из поднятых белых табличек.

– Есть два миллиона? – спрашивает аукционист, и я не знаю, что мне делать. Костяшки моих пальцев такие же белые, как табличка, в которую я в панике вцепилась намертво. Сент-Клэр сказал, что цена не имеет значения, что он просто должен заполучить картину. Но я не могу ставить такую сумму. Или могу?

– Два миллиона, есть ли два с четвертью?

Я смотрю по сторонам. Полдюжины табличек по-прежнему в воздухе, и, похоже, Засранец Эндрю Тейт среди них.

Чарльз говорил серьёзно? Или играл в какую-то игру?

– Как насчёт двух с половиной миллионов? Два и пять, господа, за этот единственный в своём роде шедевр.

Две таблички. О, Боже мой, могу ли я и впрямь это сделать?

Аукционист делает вдох, и я чувствую, словно из моих лёгких уходит весь воздух. Он произносит:

– Два миллиона семьсот пятьдесят тысяч?

На этот раз в воздухе остаётся лишь табличка Эндрю, и аукционист говорит:

– Раз, два...

Я задерживаю дыхание и поднимаю вверх табличку.

– И мы поднимаем до трёх миллионов, господа, – радуется аукционист. – Кто предложит три миллиона?

Табличка Эндрю остаётся на месте, и мне ничего не остаётся, как перебивать его ставки. Они всё растут и растут, пока мы не доходим до четырёх миллионов... четырёх с половиной... пяти миллионов долларов.

Мне кажется, я сейчас упаду в обморок.

– Пять и восемь! – Эндрю продолжает держать табличку, размахивая ей, словно подаёт знаки семафора. Его лицо покраснело, и все в помещении шепчутся, как сумасшедшие.

Охренеть, неужели это правда?

– Есть ли шесть?

Я колеблюсь. Чарльз сказал, сколько бы не стоило, но речь идёт о шести миллионах долларов. Он хоть предполагал, что ставки поднимутся так высоко?

– Раз...

Эндрю ухмыляется мне, и я припоминаю, что ему было плевать на искусство, что он хотел лишь «побольше сисек».

– Ставка пять и восемь десятых миллиона, два...

Последний шанс. Я вскакиваю на ноги.

– Шесть миллионов, – объявляю я дрожащим голосом.

Все смолкают. Даже аукционист выглядит удивлённым. Но он берёт себя в руки и с кратким кивком произносит:

– Шесть миллионов раз...

Эндрю бросает взгляд на своего друга, вскинув брови.

– Шесть миллионов два...

Друг Эндрю качает головой, а следом за ним и Эндрю качает головой аукционисту.

– Продано! За шесть миллионов долларов. – Аукционист стучит своим молоточком, и зал аплодирует. Моё сердце колотится в ушах, а тело охватывает предобморочное состояние. Я только что перебила у Эндрю Тейта подлинное полотно Рубенса за долбанных шесть миллионов долларов. А Чарльза нигде не видно.

Ты что, блин, издеваешься надо мной?

Я рада, что на мне надето чёрное, никто не заметит, какая я потная и нервная. Обессиленная, я хочу утонуть в своём кресле, но люди хлопают и смеются. Я чувствую, как в воздухе завис вопрос: кто эта девушка?

– На этом программа нашего сегодняшнего вечера завершена.

Голос аукциониста тонет в какофонии разговоров в зале.

– Беннет! – один голос прорезается сквозь шум. Я съёживаюсь. – Грэйс Беннет!

Лидия в ярости и как ураган несётся ко мне сквозь толпу.

– Какого чёрта ты вытворяешь? – шипит она.

– Это не моя табличка, – заикаюсь я, и моё лицо вспыхивает. – Я…

– Это не игра, юная леди, – она вне себя от злости. – Если ты думаешь, что можешь просто заявиться сюда и опорочить эту компанию…

– Ты её заполучила? – Сент-Клэр появился у моего локтя.

Лидия останавливается.

– Что?

Киваю, затем с усилием сглатываю.

– За шесть миллионов. Это, эмм, хорошо?

Я вся подобралась, но лицо Сент-Клэра озаряется мальчишеской улыбкой, и он практически вопит: