Испанский триумф

— Только воспользоваться правом, — снова повторил он. — И больше ничего.

— Но это же глупо! — Седые брови Поппилия Лены выражали понятное возмущение. — Сознайтесь, это звучит неубедительно. С чего вдруг такая мысль? И потом, поймите, уважаемый коллега, меня правильно, поступок, который вы собираетесь совершить, поневоле бросает, так сказать, тень и на тех, которые…

— Вы тоже можете не вставать, — терпеливо сказал Понтий Аквила, — Так же, как и я, как любой из нас. Имеете на это полное право.

Грузный сенатор поднялся.

— Я полагаю, — заявил он, — что коллегия народных трибунов должна официально отмежеваться от этого шага. — Огромный, негодующий, он отошел, вытирая мокрый лоб.

Все уныло глядели ему вслед — отмежеваться, правильно, но как? Не станешь же кричать на перекрестках…

Время шло.

То один, то другой подходили к Понтию Аквиле коллеги, убеждали, грозили, упрашивали. Всех интересовало, кто стоит за взбунтовавшимся трибуном. В том, что кто-то стоит, сомнений не было, ни один человек в здравом уме не мог себе этого позволить…

Наконец его допекли. Он не выдержал, поднялся, левую, неподвижную руку бережно прижал к себе.

— Вы все ослепли, что ли? — с горечью сказал он. — Да поглядите вы на себя, народные трибуны! Куда мы катимся, если такой пустяк вызывает столько разговоров? Кто за всем этим стоит? Никто, если не считать собственной совести, а она должна стоять за каждым. Есть предел, за которым осторожность становится подлостью, робость — трусостью, нерешительность — предательством. У вас на глазах гибнет демократия. Вы видите это, но, закрывая глаза, говорите: ничего такого нет. Вы слышите это, затыкаете уши и говорите: ничего такого нет. Выйдите на улицы, оглянитесь, что вокруг. Думаете, Римская республика? Ошибаетесь, уважаемые трибуны. Там — Цезарь, Цезарь, Цезарь, Цезарь на всех перекрестках и площадях, во всех борделях и храмах. — Он поднял единственную руку, предупреждая возражения. — Знаю, что вы хотите сказать, Титений Руф. Цезарь великий человек. Я ничего не имею против Цезаря, и не за него я боюсь, а за нас самих. Я готов признать: Цезарь великий политик, прекрасный человек и хороший полководец. Но кто заставляет нас считать его более великим, чем он есть на самом деле? Ну, хорошо, он принес Риму небывалую славу. Он получал за это триумфы — один, другой, четвертый. Пусть он, как вы считаете, заслужил и этот, испанский триумф за то, что отправил на тот свет несколько тысяч несчастных римлян, оказавшихся под знаменами Помпея. Хорошо, — говорю я, — пусть так. Но почему, вопреки всем обычаям, сенат присуждает ему триумф еще до того, как сам Цезарь заикнулся об этом? Куда так спешили господа сенаторы, ответьте хоть вы, уважаемый Поппилий Лена?

Молчание.

— Дурачком прикидывается, — сказал Поппилий Лена как бы вполголоса, однако услышали его все.

Тут Понтий Аквила понял: он говорил в пустыне. Безмерную усталость — вот все, что он почувствовал. Бессмысленно было думать, что он сможет кого-то убедить. А.может быть, он убеждал самого себя?

— Ладно, — произнес он и махнул рукой. — Держитесь от меня подальше, всякий тогда поймет, что вы меня осуждаете.

Именно так они и собирались поступить и без его советов. Но после этих слов вздохнули с облегчением. Значит, и в самом деле никто не стоит за этим дураком. Да он просто правдолюбец, кретин несчастный. Это было много легче. Страх стал проходить, а к самому Аквиле все почувствовали жалость. Облегченно переводя дух, они снова и снова подсаживались к обреченному.

— Плебсу надоела болтовня, — втолковывали ему. — Что для плебея значит республика? Слово, звук, пустота. Другое дело — имя. Чернь, плебеи любят это. Вместо долгих разговоров достаточно выкрикнуть одно имя — и для маленького человека с улицы в этом имени воплотится все: мечты, идеалы, республика и многое иное, особенно если маленький человек сыт или надеется стать сытым вскоре. А истинными властителями остаются те, кто стоит за марионеткой, кто знает направление хода истории.

Понял ли он наконец? Сомнительно. Однако сам заблуждающийся говорит: понял.

— Значит, марионетка? А не кажется ли господам, что однажды марионетка не захочет больше подчиняться тем, кто дергает за веревочки? Вдруг однажды ей захочется дергать самой…

Так вот, оказывается, чего боится бунтарь. Да он просто трус либо же на редкость глуп.

— Есть. много способов избежать такого, — успокоили его. — Стоит только подать знак, — пояснил последние слова народный трибун Флав, — и найдется немало истинных патриотов, которые не потерпят тирании от кого бы то ни было. У нас всегда под рукой достаточно людей, умеющих владеть кинжалом.

— И достаточно денег, чтобы сделать их патриотизм более натуральным, — добавил кто-то невидимый в полутьме.

И все рассмеялись.

«Слепцы!» — поду мал Понтий Аквила, глядя им вслед.