Исповедь

Девятая книга излагает первые церковные уроки. Августин узнает, что милость – это не снисходительность, но умение испытать предельную любовь. Что забота – не хлопоты вокруг потребностей, но умение вдуматься в жизнь человека лучше, чем вдумываются в любую науку или идею. Что настоящее желание – не простое проявление личности, но постоянный трепет выбора и решимости.

Десятая книга – разговор с Богом о любви. Августин пытается выяснить, меняет ли любовь чувственные привычки: например, если ты стал иначе воспринимать вкус вещей или если иначе ощущаешь прошлое, можно ли сказать, что ты влюбился или по-настоящему полюбил. Августин отвечает отрицательно: в свете любви меркнут все былые удовольствия, остается лишь та решимость, которая может сопровождаться любыми чувствами только до тех пор, пока чувства знают, что они всего лишь сопровождение чего-то более важного.

Одиннадцатая книга – восторг перед сотворением мира. Если Бог творил мир как искусный художник, создавая образы, – то значит, для человека и для человечества не всё потеряно. И образ жизни, и образ мысли могут стать способом образно отнестись к этим образам, понять понимание, и наконец, мыслить мысль Бога.

Двенадцатая книга – размышление о мудрости Бога. Если мудрость Бога выражает себя в действиях и творениях, то можно ли сказать, что она вполне в них выразилась? Конечно, нет, потому что кроме решений Бога есть и милосердие Бога, и милость, и надежда, и любовное томление. Бог так же задумчив, как и человек; и мудрость поэтому парит над всем человечеством как настоящий Дух, как вдохновенный ветер этой задумчивости. Бог так же нетерпелив, как человек, когда ждет спасения людей; и эта нетерпеливость самим фактом Воплощения сказывает мудрость в единственных подходящих ей словах.

Наконец, тринадцатая книга – подробное слово о догматах веры. Догматы не просто указывают путь к спасению, но показывают, сколь парадоксально само удовольствие, само наслаждение, само счастье спасительной благодати. Нельзя воспринять настоящую, а не притворную радость, если ты не понял какой-либо догмат. Например, помыслив Троицу, ты уже помыслил, как событие Троичности может стать вечным, – и поэтому радость станет неотъемлемым сопровождением жизни. А помыслив Воплощение, понимаешь, как счастье передается другим людям не только как залог общности или эмоциональное сочувствие, но как необходимость бытия в мире множества людей – иначе как мир будет мирен и договорится сам с собой, если в нем будет только эгоизм одного человека? Так Августин обосновал подход к догматам не как к схемам христианской мысли, но как к экзистенциальным событиям, внутри которых оказывается он сам, а вместе с ним – его читатель как его ближний. Из наблюдений над тем, как люди и ангелы вдруг оказываются внутри текста «Исповеди», и сложен текст «Исповеди».

«Исповедь» Августина стала надолго важнейшим чтением для тех, кто стремился к познанию себя. Другой важный автобиографический памятник Средневековья, «История моих бедствий» Абеляра, поражает своей капризностью – а у Августина были капризны разве некоторые фигуры его речи. Августин показал пример, как можно дать отчет в своей жизни не в старости, а в цветущем расцвете сил зрелости – «Исповедь» написана до его итогового сочинения «О граде Божьем», посвященного историческим судьбам человеческих сообществ. «Исповедь» повлияла на многие автобиографии, научив понимать рассказ о своей жизни как жертвоприношение Богу: как приношение искреннего сердца, которое лишь то поймет по-настоящему, что испытает в бездне милосердия: от «Записок» папы Пия II (Энео Сильвио Пикколомини) до «Охранной грамоты» Б.Л. Пастернака. Открытость миру, готовность принять как чудо любое потрясающее до глубины души событие, сохранив душу среди бедствий – отличие таких автобиографий. И если в конце XIX в. протестантский богослов-скептик Адольф фон Гарнак был готов объявить всю «Исповедь» Августина литературным вымыслом, то в наши дни, благодаря множественности форм модернистского и постмодернистского романа, мы лучше понимаем соотношение реальности как прямого вызова уму и воображения как силы обобщения, точнее, как экспериментального подхода к действительности внутренней жизни. Как сказала наша современница Мария Степанова:

И я для прохожего взглядаОдета и обнажена,

Сама и могила себе и ограда,Сама себе мать и жена.