Исповедь

— Вот народ у нас! Дикий! Абсолютно не понимает истинной ценности вещей, или тех же продуктов. Дают на паек лосося малосольного. Ценнейшая рыба. Деликатессная. Дорогая. — Он говорил весомо, значимо, старательно отделяя розовое нежное мясо от костей, внимательно осматривая каждый кусочек перед тем как отправить в рот, обрамленный скобкой шелковистых черных усиков. — Что же требуют наши тетки у начпродов? Лосося? Нет! Чавычу? Опять — мимо? Гарбушу? Опять, нет! Не поверишь — камбалу в томате. Чуть не со слезами, чуть на колени не становятся. Надоела, мол, малосольная лососина до ужаса. Вот дуры, — Он покончил с рыбой и аккуратно промакнул рот платком.

— Послушай, что делаю я. Получаю паёк, но рыбу не ем, даю ей довялиться немного. Собираю десяток рыб, упаковываю в полиэтилен. Оформляю бандероль и шлю на запад, мамаше. Маманя у меня, чистое золото. Торговый работник. Маман горбушу загоняет с таким свистом и по такой цене, что ого-го. Навар — пополам. Минус, естественно, почтовые расходы. Бабки кладет на срочный вклад в сберкассу. Класс.

— Что они находят в камбале? — Он подцепил вилкой содержимое консервной банки и отправил в рот. Пожевал красную от томата плоть. Почмокал губами. — Дешевка.

Оглушительно орала музыка. Пугачеву сменил какой-то югослав. Того — Фрэнк Синатра, Синатру — контрабандные Битлы. Раздавался смех и писк медсестричек.

Мы закурили, открыв форточку и впустив в комнату струю морозного ночного воздуха.

— Где же вы, господа офицеры пропали? Почему оставили дам и не приглашаете на танцы? — В комнату заглянуло кареглазое румяное личико высокой девицы, бывшей, судя по всему заводилой женской компании.

— Куда нам старикам угнаться за молодыми! Их там и так избыток. В комнате протолкнуться негде. Уж подождем пока станет посвободнее. Не боись, прийдет и наше время. Победа, как говаривал тов. Сталин, будет за нами. Будет и на нашей улице праздник.

— Ну, старики нашлись! Вы всегда такие серьезные?

— Нет, только когда голодные! А голодные мы — всегда!

Он плотоядно посмотрел на девушку, цокнул хищно зубами. — Вот возьму и съем!

— Все то вы хвастаетесь, товарищ начфин! Не сьедите, костлявая.

Начфин вскочил со стула, втащил девицу в комнату и начал дурачась проверять на предмет жирка на ребрах, филейных частях. Она запищала, со смехом крутанулась в его руках, вырвалась, показала уже в дверях розовый острый язычок меж белых блестящих зубов и исчезла.

Постепенно лейтенанты потянулись на выход, кряхтели, вздыхали, надевали шинели, натягивали поглубже шапки и исчезали за дверью. Стало потише. В соседней комнате выключили на полуслове магнитофон. Все оставшиеся вновь собрались у стола. Из мужчин, кроме нас двоих, присутствовали начпрод и начхим автобата. Им тоже не нужно было никого проверять. Начпродовские кладовщики были сплошь вольнонаемными, дородными женами прапорщиков и сверхсрочников, а штатных химиков в автобате отродясь не видали. Капитаны считались людьми самостоятельными, знали четко свои права, с командирами ладили. Вот на них лишнего и не навешивали.

За столом стало заметно просторнее.

— Они вернутся? — С затаенной надеждой спросила крымчаночка.

— Когда они вернутся, Новый Год Старым станет. Такова судьба зеленых ванек-взводных. Им пахать и пахать. Сначала прийдет проверять замполит. Потом привезут командира. Потом — начальника штаба. Следом припрется кто нибудь из политодела. Особист прошвырнется под утро. Каждый начнет оправдывать собственное существование, то бишь находить упущения по службе и ставить без разбору фитиля, — Хохотнул начхим. — Надо знать, девчата, какое училище выбирать. Самые умные, учтите, остались у стола, в тепле, холе, при корме и прекрасном поле.

— Тоже мне, умные. — Взвилась крымчанка. — Лейтенанты зато выйдут в командиры, а вы вечные замы, тыловые крысы. Летчиков это не касается. Или вы тоже по их части?

— Не по этой, — Захохотал начфин, — По железкам, движкам, вертолетам.

— А, технарь, — Разочарованно протянула девушка. — Тоже на командира не потянете.

— Летающий, борттехник командирского вертолета. — Защитил меня капитан. — Скоро, если не сопьется, капитана получит.

— Да ладно, тебе. Капитана… сопьется.

— После целины, совсем своим человеком стал. То все книжечки, альбомчики. Не офицер, а тургеневская барышня. Служба, да дом. Теперь, свой человек, не брезгует нашей необразованной компанией. — Он привстал и шутовски раскланялся передо мной. — Первый раз в компании Новый Год встречаешь?

— Ну почему первый, — Сбился я, — То командир приглашал, потом — зампотех, еще с ребятами отмечали…

— Вот, вот — с командиром, ребятами… А тут, с друзьями, с нашими верными боевыми подругами. Или ты их раньше боялся? Так они не кусаются! А кусаются, так не больно! Так выпьем за наших боевых подруг!

Наливать по полной, пить — до дна.