Исповедь блудницы (СИ)

— На колени! — от его голоса подскочила, я знала, лучше послушаться, иначе будет хуже. Повернулась к нему спиной, оседая на пол.

— Снимай рубашку! — трясущимися руками расстегиваю непослушные пуговицы на груди. — Ну, что ты возишься? — отец взял ножницы, вздрогнула, почувствовав холодный металл на шее. Он разрезал мне рубашку.

— Ты скажешь, что он приставал к тебе, а я заступался. Поняла?

Свист в воздухе — удар, кожа на спине горела, у меня вырвался болезненный крик, с силой сжимала длинную по колено юбку, слёзы лились рекой по моим щекам, катились по шее, убегая внутрь хлопчатобумажного лифчика.

— Ну?!

— Я не могу лгать?! Это грех! Я сама виновата, я отвечу за свои грехи.

— Тогда вместо трех, ты получишь десять ударов, — всхлипнула.

Сви-и-ист…

Уда-а-ар…

В глазах потемнело от боли.

— Не заставляй меня, — молила я.

— Ты умрёшь, упрямица, — умру?! Я не хочу! Я люблю жизнь, но пойти на предательство, солгать?

— Я не могу! Прошу, тебя не заставляй!

Сви-и-ист.

Уда-а-ар.

По моей шее полилось что-то: кровь. Видимо, кожа порвалась.

— Адель… — предупреждающие сказал он.

Сви-и-ист.

Уда-а-ар.

Боль с каждым разом всё больше и больше.

Сви-и-ист.

Уда-а-ар.

— Хорошо, я скажу! Не бей меня больше, — в глазах потемнело, я упала на пол.

***

Проснулась на спине от дикой боли, перевернулась на живот. На белых простынях остались красные полосы.

Посмотрела на часы, на работу нужно идти. Воскресенье день тяжёлый.

В ванной комнате разглядывала свою исполосованную спину. Знатно папа постарался, утирала слезы тыльной стороной ладони.

В душе щипало раны, под мои ноги стекала красная вода.

Обработала раны, где доставала рука, забинтовала, как могла. В больницу мне нельзя, отец такое не простит.

Иногда в голову приходили дерзкие мысли: сбежать. Но куда? Дом на нём, карточку, на которую приходит зарплата, он забрал. Мне приходится унижаться, просить у него деньги.

За что он так со мной? Всю жизнь была покорной, боялась лишний раз поднять на него глаза, и всё равно что-то делала не так.

Поднялась температура, бросила таблетку Адвила в стакан, она зашипела.

Сейчас станет легче. Отца, к моему счастью, не было в дома, не хочу его видеть, не смогу.

Хоть бы Адам не подал заявление в полицию. Я не хочу врать, но нет выхода.

На работе зарылась в кучу папок, сваленных на мой стол. Расставлять папки по стеллажам, было испытанием, лишний раз пошевелиться боялась.

Ко мне в каморку вошел полицейский в черной форме, показал мне значок.

— Да. Что вы хотели? — что спрашивать, и так понятно. Адам выполнил свою угрозу.

— Поступила информация о том, что ваш отец ударил мистера Миллера. Мне нужно взять ваши показания. Пройдемте со мной.

— Но как же моя работа…

— Не волнуйтесь, я оповестил руководство, они дали добро.

Через полчаса сидела в полицейском участке.

Я не видела отца, почувствовала, всё внутри сжалось. Оглянулась, он вышагивал по коридору, с каждым его шагом тряслась всё больше.

В голове звук:

Сви-и-ист…

Уда-а-ар…

С каждым его шагом:

Сви-и-ист…

Уда-а-ар…

— Здравствуй, дочка, — такой заботливый. — Как ты себя чувствуешь?

«Ты спрашиваешь?! Как ты смеешь делать вид, что тебе есть дело до меня?! Ты трясешься за свою шкурку, чтобы я ничего лишнего не сказала.» — Но я не могла произнести это вслух, только думала.

— Всё хорошо, пап, — опустила глаза, боялась, что увидит гнев в моих.

Почитать, уважать?! Я не могла! Как бы мне стыдно ни было. Не могла…

— Хотя, какое тебе дело? — я посмела! Осмелилась посмотреть на него, сжигая, четвёртуя его взглядом. Что у меня в голове? Откуда столько гордости? В меня словно бес вселился, так хотелось взять эту плетку, опускать со свистом ему на спину, чтобы он почувствовал, каково это. Уверена, он и крохотной частицы не вынес бы той боли, что так легко выдавал мне.

Он навис надо мной, покорял меня взглядом, с силой сжимал плечо, где была рана от плётки. Сжала кулаки.

Не поддаваться! Не смей! Начала стоять на своём, стой до конца!

Не смогла, опустила глаза. Я чувствую, как он выпивает мой страх, он наслаждается моим унижение, что мне не хватает духу пойти против него.

— Ты будешь гореть в аду, — голос властный, от него трясутся мои поджилки. Столько лет жила в страхе, когда уже разорвется мое трусливое сердце?

— Дочь пошла против отца? Ты посадить меня решила? — я не хотела. Просто хочу, чтобы он оставил меня в покое.

— Нет, — проглотила комок слез. — Я сделаю всё, как обещала.

— Хорошо. Твоя мама гордилась бы тобой.

Правда? Сомневаюсь. Я почти не помню ее, так, урывками.

Помню, как любила её блинчики с кленовым сиропом, помню, как она готовила индейку на день благодарения. Я не могла вспомнить её лица, только ощущение рядом с ней. Я безумно её любила.

Помню, каким отец был тогда: нежным, заботливым, как он обрабатывал мне ободранную коленку, помню, что только тогда я была счастлива.

Что же случилось? Почему любящий меня отец превратился в монстра? Неужели смерть жены так подкосила его? Он в тот момент тоже умер, как человек.