Исповедь гипнотизера

В моем доме живут восемнадцать чертей.Пьют-едят. Медитируют. Принимают гостей.Черт по имени Охломон проживает в бутылке.Два Крючка и Стукач — у меня на затылке,Бзик — в цветочном горшке,Пшик — в зубном порошке,восемь Гнусиков — на плите, в горелке,Шарлатан — не в своей тарелке.Ну-с, кто еще?..Небельмес — не в своем уме, а напротив,Ноль Целых Пятнадцать Суток сочиняет наркотик,Обалдуй — в самой красивой вазе,а именно в унитазе.Да, забыл еще мой любимый водопровод.

Там живет Растудыпыртырдыроксидийодмотоцикл,но без прописки.Об остальных сведений не имею.Смерч,самый малый,даже просто вихрь —смерч,могущий послать ведро сметаныв Австралию,допустим, из Мытищ,смерч, всмятку самолет размолотить способный,и,как рваную цепочку,закинуть в облака товарный поезди наголо обрив

лесной массив,смять самого себя —смерч, говорю я, — это очевиднои словом явлено, и разрывает ухо —смерч —это смерть,ее не рассмотреть:она смеется,сметая сметы и смывая смрадкосметики — смерч, собственно, и естьсмех смерти,из другого измерения винтомсквозящаяпробоина —

урок прощения.

Распиналище

(Клинико-биографический случай)

Сидит за столом малоизвестный писатель В.

Пишет рассказ «Муки творчества». То и дело вздрагивает, кричит: гениально!.. И правда, даже стихи маленько поперли.

В напряженке, в мандражовине раскрутил свою подспудину, и в большой нетерпежовине хвать за хвост ее, паскудину!.. Навалил невпроворотину, задымил, заистережился, блинарем на сковородине перенедоискорежился…

Ни к чему такая выкладка, знаю сам, кругом Халтурина, но такая уж привыкладка, такова моя натурина.

Пообедамши без ужину, медитнул на всю катушину, ковырякал подноготину до седьмого до компотину, заастралился в экстазину — исподвыдавил рассказину: Шукшинягу! Левтолстовину! Мопассахемингуевину! Шедеврюгу! Гениалину! И понес ее в журналину…

Меж тем, с писком по рукописи туда-сюда бегает мышонок, хвостиком трясет. В. внимания не обращает — знает уже хорошо этих мышат, мешающих писать на пятый-шестой день запоя.

Но это был день седьмой.

Отзыв слестницыбросательный: вторсырье. Исподражательство. Современной запросятины недоперевыражательство. Выкидон. Заруб. Отказница.

Непройдоха. Невструевина. Всеравновина, безразница, гонорарина плюевина…

С рожками был мышонок, с копытцами.

— Уй! — ф-ф-ц! Бр-р-р-бэ-э!! — вскрикивает, швыряя со строки на строку некую фиговинку.

— Эй, — попросил писатель, — слышь, галлюцинация. Пошел вон. Я тебя осознал.

— Сам ты галлюцинация. Не мешай работать, — проверещал чертик. — Тьфу-бр-а-а-чххи!

— А это что у тебя? — поинтересовался В. — Беломор?

— Что, не видишь? Дерьмометр. Прибор. Измеряет. Количество… На печатную строку (чертик не отрывался от дела)… У тебя, дяденька, показатели выдающиеся, из ряда вонь. А и, зашкалило! Бр-р-р-вай-вау!..

Цап! Ухватил В. чертика за хвост и как сдавит.

— Ах ты змий, тунеядь, гад зеленый. А ну дай сюда, вша поганая.

— Я не зеленый, — обиделся чертик. — А раз ты так — на.

Бросил прибор на метафору, цок копытцами, сгинул. Кончик хвостика сгорел синим пламенем.

Воспользовавшись трофеем, В. измерил и оценил качество своих рукописей.

Не поверил. Еще раз оценил, упал в обморок.

Ночью, легши на матрасину, голосильник мне почудился: захренятину внапрасину ты писатиной подспудился? Мух давил с редакторятиной, претерпячил рецензилище, интуикал всей фибрятиной, расхристячивал фибрилище? Не побрить тебя небритвою, не обмыть неумывалище. За какие за грехитьтвою распинался в распиналище?

В общем, братцы, я спузырился. Психоёкнулся. Завралился. Вглупаря перефуфырился и зазряйно обастралился…

«Ну все, можно вешаться», — решил В., еще раз измерив и оценив свои творения утром.

Опохмелился и передумал. «Прибор-то на что?.. А ну-ка, еще разик…»

Его вырвало с корнем. Проблемы остались.